© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2011

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2011

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

Факты, даты, цитаты

Вальтер Скотт о литературе и творчестве

…Когда я впервые понял, что обречен стать литератором, я приложил стоические усилия, дабы избавиться от той болезненной чувствительности – или, скажем прямо, тщеславия, – которая делает племя поэтов несчастным и смешным. Я всегда старался подавить в себе столь присущую поэтам жажду похвал и комплиментов.

* * *

Люди могут говорить и то и другое о наслаждении славою и выгодами как о побудительной причине писать; но я думаю, что тут главное удовольствие состоит в самом труде и изысканиях – без этого я так же мало стал бы писать, как охотиться только для того, чтобы есть суп из зайцев. Но если в то же время придут известность и деньги, то я буду ссориться с ними так же мало, как с супом из зайцев.

* * *

Я сам на себя досадую, когда хоть на минутку поддаюсь дурному настроению, и могу с чистой совестью сказать, что, при многих моих недостатках, дурной нрав едва ли относится к их числу.

* * *

Мне не даются героические фигуры в полном смысле слова, зато я питаю дурную слабость к сомнительным характерам разного рода обитателей Пограничья, пиратов, горных разбойников и других молодцов робин-гудовского склада.

* * *

…Если у меня и есть в чем-нибудь сноровка, так это в умении извлекать поразительный и интересный сюжет из множества скучных подробностей, и поэтому я нахожу столько приятного и поучительного в томах, слывущих скучными и неинтересными. Дайте мне факты, а воображения мне хватит своего…

* * *

Стоит мне взять в руку перо, как оно быстренько застрочит по бумаге. Порой меня подмывает выпустить его из пальцев, чтобы проверить, не начнет ли оно и помимо моей головы писать так же бойко, как с ее помощью, – заманчивая перспектива для читателя.

Вальтер Скотт глазами современников

А. Н. Паевская, «Вальтер Скотт. Его жизнь и литературная деятельность»

Во время пребывания в Эдинбурге шестилетнего Скотта видела приятельница его матери миссис Кокбурн; она описывает его как самого гениального ребенка, какого ей когда-либо приходилось видеть: «Он читал своей матери вслух стихи, когда я вошла. Я просила его продолжать. Это было описание кораблекрушения. Его волнение росло вместе с грозою. “Мачта упала! – восклицал он. – Вот ее унесло водою… они все погибнут!” Весь взволнованный, он обращается ко мне, говоря: “Это слишком печально, я лучше почитаю вам что-нибудь повеселее”». По уходе дамы он сказал тетке, что миссис Кокобурн, которая о многом разговаривала с ним, такой же «виртуоз», как он сам.

«Милый Вальтер, – отвечала тетка, – что же такое “виртуоз”?» – «Разве вы не знаете? Это человек, который желает все знать».

Иоганн Вольфганг фон Гете (1749–1832), немецкий поэт

Вальтер Скотт – великий талант, не имеющий себе равных, и, право же, неудивительно, что он производит такое впечатление на читающий мир. Он дает мне обильную пищу для размышлений, и в нем мне открывается совсем новое искусство, имеющее свои собственные законы.

Аллан Каннингем (1784–1842), шотландский поэт и писатель, автор биографии Вальтера Скотта

Великий гений его едва равнялся доброте его сердца и великодушию характера, которые приобрели ему всеобщую любовь. […] Никогда я не слыхал, чтобы он говорил о ком дурно, и если ему случалось сказать острое слово, он тотчас спешил уменьшить действие его, приводя какую-нибудь похвальную черту. […]

Он чрезвычайно любил рассматривать развалины и разговаривать со старыми людьми всякого состояния, особливо с пастухами. Он знал и мог описать все места сражений в Великобритании и Шотландии и посещал места действий лучших шотландских баллад.

Он не мог видеть равнодушно, когда вынимали хотя один камень из стены старого замка или пахали поле, славное в истории. Мне сказывали, что он только однажды был сильно рассержен – на какого-то духовного, который необдуманно велел стащить один из огромных старых камней, которые означают место трагического приключения, воспетого в печальной балладе. Вот что я узнал о его образе жизни, частию от него самого, частию от лиц, коротко его знавших. Он очень рано вставал, садился писать в 7 часов и, кроме нескольких минут для завтрака, продолжал это занятие до часу или двух. Тут он отдыхал, одевался и шел прогуливаться в сопровождении двух любимых собак, столь больших и сильных, что они могли бы задавить оленя. После нескольких часов прогулки он шел домой и принимал друзей, которых случай или приглашение заводили к нему. Таким образом он быстро подвигался в своих литературных занятиях; не чувствуя недостатка вдохновения, всегда, как находился в хорошем здоровье, он не имел надобности дожидаться посещения музы и каждый день писал более десяти печатных листов. Писал он быстро, не обдумывая и почти не поправляя написанного, и чем скорее он сочинял, тем лучше, ибо это было доказательством хорошего расположения.

Будучи первым сочинителем своего времени, он не любил принимать на себя наружности ученого человека и, выходя из кабинета, сбрасывал мантию поэта и надевал одежду сельского дворянина, знающего свет, ко всем внимательного и гостеприимного. Он гордился своим достоинством человека и никогда дарованием поэта или историка и скорее желал, чтобы почитали в нем потомка древней фамилии и основателя Аббатсфорта, насадившего леса и сады его, нежели гения, которого творения имели сильное влияние на человеческий род и способствовали счастью миллиона его ближних. […]

Он представляет такое разнообразие характеров, какого не найдешь у всех прочих романтиков вместе. Быстрота его рассказа, озаряющая подобно солнцу на возвышенностях и выпуклых местах ландшафта, ничего не значит в сравнении с его частными портретами. В них-то он является обильным и неистощимым, как природа, и все лица его кажутся созданными для того места, на которое он их поставил. Одним ударом кисти он дает им жизнь и вливает потом в них чувства, которые выводят их на действие. […] Вальтер Скотт создал целый рой характеров, сильных душою и телом, говорящих языком, свойственным их состоянию, настоль различных один от другого, как плющ от репейника.

[…] У Вальтера Скотта все натурально; нигде не заметно работы, и, сверх того, о каждом предмете он говорит только половину того, что может сказать, между тем как большая часть сочинителей оборачивают предмет со всех сторон, пока он совсем истощится. Ни один гений не имел столь обширного, сильного влияния на свет, ни один, может быть, не соединял столько редких, столько почти божественных качеств и ни один не расточал их с такою щедростию для блага ближних, и не одни мы скажем это; творения Вальтер Скотта будут составлять утешение и прелесть будущих поколений до тех пор, пока солнце будет сиять на небе и вода струиться в ручьях.

Дж. Г. Байрон (1788–1824), английский поэт, в письме к издателю, 1 марта 1820 года

Умоляю, пришлите мне последние романы Вальтера Скотта. Как они называются? Кто их герои? Я читаю его старые вещи по крайней мере раз в день, по часу и более. […] Что представляет из себя «Айвенго»? Как звучит название другого романа? Их действительно два? Умоляю, заставьте его писать две книги в год, не меньше. Я не знаю лучшего чтения.

* * *

Я все романы Вальтера Скотта читал не менее пятидесяти раз…

Альфонс де Ламартин (1790–1869), французский поэт и политический деятель

Жизнь и слава его не подвержены никакому упреку; потомству нечего будет извинять ему; отрок может безопасно развернуть его книгу, ибо не встретишь в ней слова, которое могло бы заронить ядовитое семя в чистую душу: ни одно его изображение не покроет краскою чела невинности; каждое семейство признает его своим другом и спокойно предоставляет книге его переходить из рук в руки в кругу домашнем…

Генрих Гейне (1797–1856), немецкий поэт, публицист и критик, «Письма из Берлина»

Превосходно чествовали здесь недавно Вальтера Скотта. На блестящем маскараде, устроенном на одном празднике, появилось большинство героев скоттовских романов в их характерном облике. Об этом празднике и об этих образах тоже говорят здесь целую неделю. Особенно носились с тем, что сын Вальтера Скотта, ныне находящийся здесь, выступал на этом празднике, одетый шотландским горцем, как того требует костюм, с голыми ногами, без штанов, лишь в переднике, доходящем до середины бедер.

Оноре де Бальзак (1799–1850), французский писатель, в предисловии к «Человеческой комедии»

Вальтер Скотт, этот современный трувер, придал гигантский размах тому жанру повествования, который несправедливо считается второстепенным. […] Вальтер Скотт возвысил роман до степени философии истории, возвысил тот род литературы, который из века в век украшает алмазами бессмертия поэтическую корону тех стран, где процветает искусство слова. Он внес в него дух прошлого, соединил в нем драму, диалог, портрет, пейзаж, описание; он включил туда и невероятное, и истинное, эти элементы эпоса, и подкрепил поэзию непринужденностью самых простых разговоров. Но он не столько придумал определенную систему, сколько нашел собственную манеру в пылу работы или благодаря логике этой работы; он не задумывался над тем, чтобы связать свои повести одну с другой и таким образом создать целую историю, каждая глава которой была бы романом, а каждый роман – эпохой. […] Хотя я и был, так сказать, ослеплен изумительной плодовитостью Вальтера Скотта, всего похожего на самого себя и всегда своеобразного, я не отчаивался, потому что объяснял особенности его дарования бесконечным разнообразием человеческой природы.

Русские писатели о Вальтере Скотте

Александр Александрович Бестужев (Марлинский) (1797–1837), русский писатель, критик, публицист; декабрист

Вальтер Скотт […] создал исторический роман, который стал теперь потребностию всего читающего мира, от стен Москвы до Вашингтона, от кабинета вельможи до прилавка мелочного торгаша.

Антон Антонович Дельвиг (1798–1831), русский поэт, издатель

[Сочинения Скотта] нравственны без всяких предварительных намерений автора; ибо в душе, хорошо созданной, все положения жизни отражаются как-то наставительно и чисто: так очень обыкновенное местоположение на поверхности зеркального стекла представляется прекрасною картиной.

Василий Андреевич Жуковский (1783–1852), русский поэт, переводчик, критик

Читая его, я утешен им самим; в душе его идеал прекрасного, любовь к добру, вера в Бога, и я охотно следую за ним в темный лабиринт жизни; в руке его Ариаднины нити.

Александр Сергеевич Пушкин (1799–1837), русский поэт, драматург и прозаик

Главная прелесть романов W. Scot состоит в том, что мы знакомимся с прошедшим временем, не с enflure французской трагедии, не с чопорностью чувствительных романов, не с dignite истории, но современно, но домашним образом. Они не походят (как французские) на холопей, передразнивающих la dignite et la noblesse. Ils sont familiers dans les circonstances de la vie, leur parole n’a rien d’affecte, de theatral, meme dans les circonstancl solennelles – car les grandes circonstances leur sont famileres. (Они просты в повседневных случаях жизни, в их речах нет ничего приподнятого, театрального, даже в торжественных обстоятельствах, так как великие события для них привычны.)

Виссарион Григорьевич Белинский (1811–1848), русский писатель, публицист, литературный критик

Это не то, что знакомый вам писатель: это неизменный друг всей вашей жизни, обаятельная беседа которого всегда утешит и усладит вас. Это поэт всех полов и всех возрастов, от отрочества, едва начинающего пробуждаться для сознания, до глубокой старости. […] Для молодых людей особенно полезны романы Вальтера Скотта: увлекая их в мир поэзии, они не только не отвлекают их от науки, но еще воспитывают и развивают в них историческое чувство, без которого изучение истории бесплодно, пробуждают в них охоту и страсть к этому первому и величайшему знанию нашего времени.

* * *

Но разве в самой действительности события не переплетаются с судьбой частного человека; и наоборот, разве частный человек не принимает иногда участия в исторических событиях?.. Роман отказывается от изложения исторических фактов и берет их только в связи с частным событием, составляющим его содержание… Колорит страны и века, их обычаи и нравы высказываются в каждой черте исторического романа… И потому исторический роман есть как бы точка, в которой история как наука сливается с искусством; есть дополнение к истории, ее другая сторона. Когда читаем исторический роман В. Скотта, то как бы делаемся современниками эпохи, гражданами страны, в которой совершается событие романа, и получаем о них, в форме живого созерцания, более верное понятие, нежели какое могла бы нам дать о них какая угодно история.

Федор Михайлович Достоевский (1821–1881), русский писатель

12-ти лет я в деревне, во время вакаций, прочел всего Вальтера Скотта, и пусть я развил в себе фантазию и впечатлительность, но зато я направил ее в хорошую сторону и не направил на дурную, тем более что захватил с собою в жизнь из этого чтения столько прекрасных и высоких впечатлений, что, конечно, они составили в душе моей большую силу для борьбы с впечатлениями соблазнительными, страстными и растлевающими.

Литературоведы и публицисты о творчестве Вальтера Скотта

В 1826 году журнал «Благонамеренный» поместил следующий анекдот А. Е. Измайлова: «При одной престарелой любительнице словесности говорили о романах Вальтера Скотта и очень часто упоминали его имя. «Помилуйте, батюшки, – сказала она, – Вольт?р , конечно, большой вольнодумец, а скотом , право, нельзя назвать его». Эта почтенная старушка была большая охотница до книг, особливо до романов».

* * *

В 1827 году журнал «Московский вестник» поместил юмористический стихотворный диалог «Сцена в книжной лавке», где есть такие строчки:

И нечего сказать – на Вальтер Скотта
У нас пришла чудесная охота!

Аделаида Николаевна Паевская (1843–1908), автор книги «Вальтер Скотт. Его жизнь и литературная деятельность», 1891

Популярность В. Скотта была неслыханная. Ни один автор романов до того времени не пользовался подобною славою, и, несмотря на это, он сумел на некоторое время сохранить тайну своего имени. В предисловии к общему собранию своих романов автор объясняет, почему сделал это: во-первых, он сначала боялся пошатнуть свою поэтическую известность неудачной попыткою в новой литературной отрасли, во-вторых, считал несовместным звание романиста со своим общественным и служебным положением и к тому же не терпел разговоров о собственных литературных трудах. Нужно сказать, что интерес, возбужденный таинственным автором «Вэверлея», был настолько велик, что вызвал появление множества статей и целых сочинений, занимавшихся рассмотрением вопроса о том, кто такой «Великий неизвестный». Называли то брата автора, Томаса Скотта, то товарищей его Эрскина и Элисса, то критика Джеффрея и многих других.

Вирджиния Вулф (1882–1941), британская писательница, литературный критик

Он превосходен в изображении чувств, которые владеют человеком не тогда, когда он вступает в конфликт с другими людьми, а когда борется с природой или судьбой. Его роман – это роман о гонимых и затравленных, которые прячутся в ночном лесу, о бригах, уходящих в море, о волнах, разбивающихся о берег при лунном свете; о пустынных песчаных дюнах и всадниках, скачущих вдалеке, роман жестоких схваток и напряженного действия. И он, возможно, был последним из романистов, владевших шекспировским искусством – выявлять характер героя через его речь.

Нортроп Фрай (1912–1991), канадский филолог (по книге А. А. Долинина «История, одетая в роман. Вальтер Скотт и его читатели»)

Один из крупнейших литературоведов современности, американский профессор Нортроп Фрай, рассказывает в своих лекциях, как однажды он пожаловался коллеге и другу Ричарду Блэкмуру на то, что его ужасно утомляют долгие часы, которые приходится проводить в самолетах и в залах ожидания аэропортов. «Читайте Вальтера Скотта, – посоветовал ему Блэкмур, добавив: – Я его люблю». Фрай последовал этому совету и не разочаровался. «Ничто так не успокаивает и не ободряет во время полета на реактивных самолетах, – пишет он, – как дилижансовый стиль в качестве попутчика».

Хескет Пирсон (1887–1964), английский писатель, автор биографии Вальтера Скотта

Всю свою жизнь Скотт был окружен собаками; хозяин и его псы прекрасно понимали друг друга, только что не разговаривали. В то время его любимцем был Кемп, помесь пегого английского терьера с английским же пятнистым бульдогом чистейших кровей. Когда Скотт лазил по скалам, – а тут все зависело от силы мышц и цепкости пальцев, – Кемп часто помогал ему выбрать самый удобный путь: прыгал вниз, оглядывался на хозяина, возвращался, чтобы лизнуть того в руку или щеку, и снова прыгал вниз, приглашая следовать за собой. К старости Кемп растянул связки и уже не мог угнаться за Скоттом. Однако, когда Скотт возвращался домой, первый, кто его замечал издали, сообщал об этом Кемпу. Услыхав, что хозяин спускается с холма, пес бежал на зады усадьбы; если же Скотт приближался со стороны брода, то Кемп спускался к реке; не было случая, чтобы он ошибся. […] После смерти Кемпа его любимцем стал Майда, помесь борзой и мастифа, с косматой, как у льва, гривой, шести футов от кончика носа до копчика хвоста и такой огромный, что когда он сидел за обедом рядом со Скоттом, то мордой доставал до верха хозяйского кресла. Могучий пес мог одолеть волка или свалить матерого оленя, однако кот Хинце не давал ему воли. Как-то Скотт вышел на его жалобный вой и обнаружил, что собака «боится пройти мимо киса, который расположился на ступеньках». Внешность Майды привлекала бесчисленных художников, рвавшихся писать со Скотта портреты, так что пес фигурировал на нескольких таких полотнах, а в ряде случаев выступал моделью сам по себе. «Мне приходилось лично присутствовать на сеансах, – рассказывал Скотт об одном из этих случаев, – ибо натурщик, хотя и получал время от времени по холодной говяжьей косточке, обнаруживал признаки растущего беспокойства». В отсутствие хозяина Майда быстро приходил в ярость, и на свет появлялся намордник. В конце концов пес решительно отказался позировать, и один только вид кистей и палитры заставлял его подниматься и уныло удаляться из комнаты. Но он не мог помешать хозяину «списать» с себя двух придуманных псов – Росваля в «Талисмане» и Бивиса из «Вудстока».

* * *

…Задира рыцарь из «Талисмана», Ричард Львиное Сердце, на долгие годы стал любимым героем мальчишек школьного возраста. Впрочем, на чтиво, как и на все остальное, мода меняется, и в наше время скорее всего герой с сердцем льва уступил место герою с «душой» машины.

* * *

Для Скотта-рассказчика были характерны непринужденность и неисчерпаемость. «Ну, доктор Вилсон, – сказала как-то Шарлотта врачу, который в свое время излечил мальчика Уотти от шепелявости, – вижу, что вы самый умный доктор во всей Великобритании: как вы завели тогда Скотту язык, так он с тех пор не дал ему и минутки передохнуть». Все мужнины истории она, судя по всему, давно уже знала наизусть, так что в конце концов перестала к ним прислушиваться и чисто механически вставляла время от времени свои замечания в поток его красноречия. Однажды он завел рассказ про владетеля Макнаба, «который, бедная его душа, приказал нам долго жить». «Как, мистер Скотт, разве Макнаб помер?» – удивилась Шарлотта. «Клянусь честью, милочка, если не помер, так, значит, с ним предурно обошлись, зарыв его в землю».

Дэвид Дайчес (род. 1912), британский литературовед, автор биографии Вальтера Скотта

История становления Скотта-писателя – это история маленького мальчика, околдованного местами и преданиями, связанными с жестокими и героическими деяниями, мальчика, который вырос, чтобы постигнуть истинный смысл – с точки зрения человеческих подвигов и страданий – этих жестоких и героических деяний, и нашел способ соединить в своих романах колдовство и действительность.

* * *

Он как никто выражал Шотландию эпохи от 1745 года до Билля о реформе. Прошлое он судил настоящим, а настоящее – прошлым, но свойственное Уэллсу чувство будущего было ему незнакомо. Этот его недостаток понятен, более того, неизбежен, являясь составной частью его небрежного гения. А гением он в конечном счете и был – гением безоговорочно.

Борис Георгиевич Реизов (род. 1902), советский литературовед, в книге «Творчество Вальтера Скотта», 1965

В 1832 году, говоря о восточной теме в английской литературе, Скотт называл имена своих предшественников: Томаса Мура, автора «Лалла-Рук», и Байрона, автора «Восточных поэм». В изображении Востока между этими поэтами и Скоттом мало общего, так как задачи, которые он себе ставил, были совсем другие. Сказки «Тысячи и одной ночи», о которых у него сохранились воспоминания уже почти полувековой давности, могли помочь гораздо больше. Но из произведений на эту тему Скотт читал, конечно, не только те, которые он упоминает в предисловии к своему роману, тем более что к тому времени в Англии литература о Ближнем Востоке была довольно богата. Исторические и географические сочинения, книги об исламизме и крестовых походах, путевые очерки англичан, устремившихся на Восток после окончания наполеоновских войн, наконец – богатая французская ориентальная литература были, несомненно, прочитаны и изучены в те краткие сроки, которые давал себе Скотт для каждого романа. Текст «Талисмана» сохранил явные следы этих недавних чтений.

Вальтер Скотт

Талисман

Предисловие к «Талисману»

«Обрученные» не очень понравились некоторым моим друзьям, которые сочли, что сюжет этого романа плохо согласуется с общим названием «Крестоносцы». Они утверждали, что при отсутствии прямых упоминаний о нравах восточных племен и о неистовых страстях героев той эпохи заглавие «Повесть о крестоносцах» напоминало бы театральную афишу, в которой, как говорят, была объявлена трагедия о Гамлете, хотя принца датского из числа действующих лиц исключили. Однако мне трудно было дать яркую картину почти неизвестной мне - если не считать детских воспоминаний о сказках «Тысячи и одной ночи» - части света; и во время работы я не только ощущал свою несостоятельность невежды (если говорить о восточных нравах, то мое невежество было столь же полным, как тьма, ниспосланная на египтян), но и сознавал, что многие из моих современников осведомлены в этих вопросах так хорошо, как будто сами жили в благословенной стране Гошен. Любовь к путешествиям охватила все слои общества и привела подданных Британии во все части света. Греция, влекущая к себе памятниками искусства, борьбой за независимость против мусульманской тирании, самим своим названием, Греция, где с каждым ручейком связана какая-нибудь античная легенда, и Палестина, дорогая нашему сердцу благодаря еще более священным воспоминаниям, были недавно исследованы англичанами и описаны современными путешественниками. Поэтому если бы я, поставив перед собой трудную задачу, попытался заменить придуманными мною нравами подлинные обычаи Востока, то каждый знакомый мне путешественник, побывавший за пределами «Большого круга», как его называли в старину, имел бы право очевидца упрекнуть меня за мои домыслы. Каждый член «Клуба путешественников», который вправе утверждать, что пересек границу Эдома, становится по одному этому моим законным критиком. И вот, мы видим, что автор «Анастазиуса» и автор «Хаджи-Бабы» описали нравы и пороки восточных народов не только с большой точностью, но и с юмором Лесажа и комическим талантом самого Филдинга, между тем как люди, не сведущие в этом вопросе, неизбежно создают произведения, весьма далекие от совершенства. Поэт-лауреат в очаровательной поэме «Талаба» также показал, насколько глубоко образованный и талантливый человек, пользуясь одними только письменными источниками, может проникнуть в древние верования, историю и нравы восточных стран, где, вероятно, следует искать колыбель человечества; Мур в «Лалла-Рук» успешно шел той же стезею, следуя которой и Байрон, соединив опыт очевидца с обширными знаниями, почерпнутыми из книг, создал некоторые из своих самых увлекательных поэм. Одним словом, восточные темы были уже так широко использованы писателями - признанными мастерами своего дела, что я с робостью приступил к работе.

Таковы были высказанные мне серьезные возражения; они не потеряли силы, когда стали предметом тревожных размышлений, хотя в конце концов и не возобладали. Доводы в пользу противоположного мнения сводились к тому, что я, не имея надежды стать соперником упомянутых современников, мог бы все же выполнить поставленную перед собой задачу, не вступая в соревнование с ними.

Эпоха, относящаяся непосредственно к крестовым походам, на которой я в конце концов остановился, была эпохой, когда воинственный Ричард I, необузданный и благородный, образец рыцарства, со всеми его нелепыми добродетелями и столь же несуразными заблуждениями, встретился с Саладином; христианский и английский монарх проявил тогда жестокость и несдержанность восточного султана, в то время как Саладин обнаружил крайнюю осмотрительность и благоразумие европейского государя, и оба они старались перещеголять друг друга в рыцарской храбрости и благородстве. Этот неожиданный контраст дает, по моему мнению, материал для романа, представляющий особый интерес. К числу второстепенных действующих лиц, введенных мною, относится вымышленная родственница Ричарда Львиное Сердце; это нарушение исторической правды оскорбило мистера Милса, автора «Истории рыцарства и крестовых походов», не понявшего, по-видимому, что романтическое повествование, естественно, требует такого рода выдумки - одного из необходимых условий искусства.

Принц Давид Шотландский, который действительно находился в рядах войска крестоносцев и, возвращаясь на родину, стал героем весьма романтических похождений, также был завербован мною на службу и стал одним из моих dramatis person? note 1.

Правда, я уже однажды вывел на сцену Ричарда с львиным сердцем. Но тогда он был скорее частным лицом - переодетым рыцарем, между тем как в «Талисмане» он будет изображен в своей истинной роли короля-завоевателя; я не сомневался, что личностью столь дорогого англичанам короля Ричарда I можно воспользоваться для их развлечения не только один раз.

Я ознакомился со всем, что в старину приписывалось, будь то реальные факты или легенды, этому великому воину, которым превыше всего гордилась Европа и ее рыцарство и страшное имя которого сарацины, как рассказывают историки их страны, имели обыкновение упоминать, увещевая своих испуганных коней. «Уж не думаешь ли ты, - говорили они, - что король Ричард преследует нас, и потому так дико мчишься куда глаза глядят? » Весьма любопытное описание жизни короля Ричарда мы находим в старинной поэме, некогда переведенной с норманского; в первоначальном виде ее, несомненно, можно было отнести к числу рыцарских баллад, но впоследствии она была дополнена самыми удивительными и чудовищными небылицами. Нет, пожалуй, другого известного нам стихотворного произведения, в котором наряду с интересными подлинными событиями описывались бы самые нелепые и невероятные случаи. В приложении к этому предисловию мы приводим отрывок из поэмы, где Ричард изображен настоящим людоедом-великаном. note 2

Главное событие в этом романе связано с предметом, название которого стало его заглавием. Из всех народов, когда-либо живших на земле, персы отличались, вероятно, самой непоколебимой верой в амулеты, заклинания, талисманы и всякого рода волшебные средства, созданные, как утверждали, под влиянием определенных планет и обладавшие ценными лечебными свойствами, а также способностью различными путями содействовать благополучию людей. На западе Шотландии часто рассказывают историю о талисмане, принадлежавшем одному знатному крестоносцу, и семейная реликвия, о которой в ней упоминается, сохранилась до сих пор и даже все еще служит предметом почитания.

Сэр Саймон Локарт из Ли и Гартленда представлял собою заметную фигуру во времена царствования Роберта Брюса и его сына Давида. Он был одним из предводителей отряда шотландских рыцарей, сопровождавшего Джеймса, доброго лорда Дугласа, в его походе в святую землю с сердцем короля Роберта Брюса. Дуглас, горя нетерпением сразиться с сарацинами, начал войну с неверными в Испании и был там убит.

Вальтер Скотт

Талисман, или Ричард Львиное Сердце в Палестине

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2011

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2011

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

Факты, даты, цитаты

Вальтер Скотт о литературе и творчестве

…Когда я впервые понял, что обречен стать литератором, я приложил стоические усилия, дабы избавиться от той болезненной чувствительности – или, скажем прямо, тщеславия, – которая делает племя поэтов несчастным и смешным. Я всегда старался подавить в себе столь присущую поэтам жажду похвал и комплиментов.

Люди могут говорить и то и другое о наслаждении славою и выгодами как о побудительной причине писать; но я думаю, что тут главное удовольствие состоит в самом труде и изысканиях – без этого я так же мало стал бы писать, как охотиться только для того, чтобы есть суп из зайцев. Но если в то же время придут известность и деньги, то я буду ссориться с ними так же мало, как с супом из зайцев.

Я сам на себя досадую, когда хоть на минутку поддаюсь дурному настроению, и могу с чистой совестью сказать, что, при многих моих недостатках, дурной нрав едва ли относится к их числу.

Мне не даются героические фигуры в полном смысле слова, зато я питаю дурную слабость к сомнительным характерам разного рода обитателей Пограничья, пиратов, горных разбойников и других молодцов робин-гудовского склада.

…Если у меня и есть в чем-нибудь сноровка, так это в умении извлекать поразительный и интересный сюжет из множества скучных подробностей, и поэтому я нахожу столько приятного и поучительного в томах, слывущих скучными и неинтересными. Дайте мне факты, а воображения мне хватит своего…

Стоит мне взять в руку перо, как оно быстренько застрочит по бумаге. Порой меня подмывает выпустить его из пальцев, чтобы проверить, не начнет ли оно и помимо моей головы писать так же бойко, как с ее помощью, – заманчивая перспектива для читателя.

Вальтер Скотт глазами современников

А. Н. Паевская, «Вальтер Скотт. Его жизнь и литературная деятельность»

Во время пребывания в Эдинбурге шестилетнего Скотта видела приятельница его матери миссис Кокбурн; она описывает его как самого гениального ребенка, какого ей когда-либо приходилось видеть: «Он читал своей матери вслух стихи, когда я вошла. Я просила его продолжать. Это было описание кораблекрушения. Его волнение росло вместе с грозою. “Мачта упала! – восклицал он. – Вот ее унесло водою… они все погибнут!” Весь взволнованный, он обращается ко мне, говоря: “Это слишком печально, я лучше почитаю вам что-нибудь повеселее”». По уходе дамы он сказал тетке, что миссис Кокобурн, которая о многом разговаривала с ним, такой же «виртуоз», как он сам. «Милый Вальтер, – отвечала тетка, – что же такое “виртуоз”?» – «Разве вы не знаете? Это человек, который желает все знать».

Иоганн Вольфганг фон Гете (1749–1832), немецкий поэт

Вальтер Скотт – великий талант, не имеющий себе равных, и, право же, неудивительно, что он производит такое впечатление на читающий мир. Он дает мне обильную пищу для размышлений, и в нем мне открывается совсем новое искусство, имеющее свои собственные законы.

Аллан Каннингем (1784–1842), шотландский поэт и писатель, автор биографии Вальтера Скотта

Великий гений его едва равнялся доброте его сердца и великодушию характера, которые приобрели ему всеобщую любовь. […] Никогда я не слыхал, чтобы он говорил о ком дурно, и если ему случалось сказать острое слово, он тотчас спешил уменьшить действие его, приводя какую-нибудь похвальную черту. […]

Он чрезвычайно любил рассматривать развалины и разговаривать со старыми людьми всякого состояния, особливо с пастухами. Он знал и мог описать все места сражений в Великобритании и Шотландии и посещал места действий лучших шотландских баллад.

Он не мог видеть равнодушно, когда вынимали хотя один камень из стены старого замка или пахали поле, славное в истории. Мне сказывали, что он только однажды был сильно рассержен – на какого-то духовного, который необдуманно велел стащить один из огромных старых камней, которые означают место трагического приключения, воспетого в печальной балладе. Вот что я узнал о его образе жизни, частию от него самого, частию от лиц, коротко его знавших. Он очень рано вставал, садился писать в 7 часов и, кроме нескольких минут для завтрака, продолжал это занятие до часу или двух. Тут он отдыхал, одевался и шел прогуливаться в сопровождении двух любимых собак, столь больших и сильных, что они могли бы задавить оленя. После нескольких часов прогулки он шел домой и принимал друзей, которых случай или приглашение заводили к нему. Таким образом он быстро подвигался в своих литературных занятиях; не чувствуя недостатка вдохновения, всегда, как находился в хорошем здоровье, он не имел надобности дожидаться посещения музы и каждый день писал более десяти печатных листов. Писал он быстро, не обдумывая и почти не поправляя написанного, и чем скорее он сочинял, тем лучше, ибо это было доказательством хорошего расположения.

Будучи первым сочинителем своего времени, он не любил принимать на себя наружности ученого человека и, выходя из кабинета, сбрасывал мантию поэта и надевал одежду сельского дворянина, знающего свет, ко всем внимательного и гостеприимного. Он гордился своим достоинством человека и никогда дарованием поэта или историка и скорее желал, чтобы почитали в нем потомка древней фамилии и основателя Аббатсфорта, насадившего леса и сады его, нежели гения, которого творения имели сильное влияние на человеческий род и способствовали счастью миллиона его ближних. […]

Он представляет такое разнообразие характеров, какого не найдешь у всех прочих романтиков вместе. Быстрота его рассказа, озаряющая подобно солнцу на возвышенностях и выпуклых местах ландшафта, ничего не значит в сравнении с его частными портретами. В них-то он является обильным и неистощимым, как природа, и все лица его кажутся созданными для того места, на которое он их поставил. Одним ударом кисти он дает им жизнь и вливает потом в них чувства, которые выводят их на действие. […] Вальтер Скотт создал целый рой характеров, сильных душою и телом, говорящих языком, свойственным их состоянию, настоль различных один от другого, как плющ от репейника.

[…] У Вальтера Скотта все натурально; нигде не заметно работы, и, сверх того, о каждом предмете он говорит только половину того, что может сказать, между тем как большая часть сочинителей оборачивают предмет со всех сторон, пока он совсем истощится. Ни один гений не имел столь обширного, сильного влияния на свет, ни один, может быть, не соединял столько редких, столько почти божественных качеств и ни один не расточал их с такою щедростию для блага ближних, и не одни мы скажем это; творения Вальтер Скотта будут составлять утешение и прелесть будущих поколений до тех пор, пока солнце будет сиять на небе и вода струиться в ручьях.

Дж. Г. Байрон (1788–1824), английский поэт, в письме к издателю, 1 марта 1820 года

Умоляю, пришлите мне последние романы Вальтера Скотта. Как они называются? Кто их герои? Я читаю его старые вещи по крайней мере раз в день, по часу и более. […] Что представляет из себя «Айвенго»? Как звучит название другого романа? Их действительно два? Умоляю, заставьте его писать две книги в год, не меньше. Я не знаю лучшего чтения.

Я все романы Вальтера Скотта читал не менее пятидесяти раз…

Альфонс де Ламартин (1790–1869), французский поэт и политический деятель

Жизнь и слава его не подвержены никакому упреку; потомству нечего будет извинять ему; отрок может безопасно развернуть его книгу, ибо не встретишь в ней слова, которое могло бы заронить ядовитое семя в чистую душу: ни одно его изображение не покроет краскою чела невинности; каждое семейство признает его своим другом и спокойно предоставляет книге его переходить из рук в руки в кругу домашнем…

Генрих Гейне (1797–1856), немецкий поэт, публицист и критик, «Письма из Берлина»

Превосходно чествовали здесь недавно Вальтера Скотта. На блестящем маскараде, устроенном на одном празднике, появилось большинство героев скоттовских романов в их характерном облике. Об этом празднике и об этих образах тоже говорят здесь целую неделю. Особенно носились с тем, что сын Вальтера Скотта, ныне находящийся здесь, выступал на этом празднике, одетый шотландским горцем, как того требует костюм, с голыми ногами, без штанов, лишь в переднике, доходящем до середины бедер.

Талисман

Действие происходит в Палестине во время перемирия, заключенного между войсками крестоносцев и султаном Саладином. В лагере крестоносцев царят раздоры. Ричард Львиное Сердце прикован к постели затянувшейся лихорадкой, а его сторонники, уставшие от войн, начинают сомневаться в успехе похода. Европейских государей, в частности, австрийского герцога Леопольда и короля Франции Филиппа оскорбляет высокомерие и горячность Ричарда, который не проявляет должного уважения к другим королям. Гроссмейстер Ордена тамплиеров настроен ещё более решительно: он планирует убийство Ричарда.

Роман начинается с того, что бедный, но благородный шотландский рыцарь Кеннет едет через пустыню, чтобы отвезти святому старцу Теодориху Энгаддийскому секретное послание от предводителей крестоносного воинства (при посредничестве святого короли хотели втайне от Ричарда установить длительный мир с Саладином). По дороге он вступает в схватку с одиноким сарацином. Поняв, что силы в битве равны, Кеннет и сарацин, назвавшийся именем Ширкоф, продолжили путь вместе. Кеннет благополучно доставил послание Теодориху, а в лагерь вернулся вместе с личным лекарем Саладина. Султан, узнав о болезни Ричарда Львиное Сердце, послал мавританского лекаря (Эль Хакима) с магическим талисманом, который дарует людям чудесное исцеление. Талисман действительно помогает королю.

Тем временем один из предводителей крестоносцев граф Конрад Монферратский, мечтающий стать королем Иерусалимским и опасающийся соперничества за титул с Ричардом, решает настроить против него других монархов. Он намекает эрцгерцогу Леопольду, что австрийский флаг в центре лагеря расположен ниже, чем английское знамя, и картинно сетует: «Я не сомневаюсь, что у вас есть веские причины подчиняться английскому господству». Разъяренный Леопольд («Мне - подчиняться?») собирает вассалов и движется к холму. Конрад Монферратский спешит сообщить Ричарду, будто эрцгерцог собирается сбросить знамя Англии и вместо него водрузить своё собственное. Ричард спешит к холму, где оскорбляет Леопольда, втаптывая австрийское знамя в землю. Опасаясь, что мстительный герцог постарается ночью проделать то же самое с английским флагом, он поручает рыцарю Кеннету стеречь знамя. Тот рад возможности доказать перед королём свою верность и храбрость.

Однако ночью капризная супруга Ричарда Беренгария решает подшутить над Кеннетом. Она посылает ему кольцо якобы от лица Эдит Плантагенет, родственницы Ричарда, которая была Дамой сердца Кеннета. Он не может пренебречь приказом своей Дамы и покидает пост, оставляя у знамени своего пса. Когда же Кеннет узнает, что это была лишь шутка и возвращается, знамя уже украдено, а собака смертельно ранена. Ричард приказывает казнить Кеннета, несмотря на мольбы Беренгарии и леди Эдит, однако, он вынужден уступить пленника лекарю Саладина, так как тот спас королю жизнь. В лагере Эль Хакима Кеннет узнает, что этот лекарь и сарацинский воин Ширкоф - одно и то же лицо.

По совету Эль Хакима, Кеннет в обличье раба-нубийца возвращается в английский лагерь. С помощью верного пса ему удается обнаружить и раскрыть похитителя знамени - им оказывается не герцог Леопольд, а Конрад Монферратский. Чтобы восстановить утраченную честь, Кеннету предстоит сразиться с ним в рыцарском поединке, который проводят с помощью Саладина. Султан помогает выбрать ристалище и организует Ричарду Львиное Сердце пышную встречу. Выясняется, что Саладин и есть Ширкоф, он же лекарь с талисманом.

В бою Кеннет легко одолевает соперника. Оказывается, и он - не безвестный воин, а Давид, граф Хантингдон, наследный принц Шотландии. Граф Монферратский сознается в краже английского знамени и хочет перед смертью увидеть духовника, чтобы исповедаться. Гроссмейстер Ордена тамплиеров, который был с Конрадом в дружеских отношениях, испугался, что тот может на исповеди выдать их планы по убийству Ричарда. Поэтому гроссмейстер самостоятельно прокрадывается в палатку Конрада и закалывает его кинжалом. Преступление видит один из слуг Саладина и докладывает султану, и на пиру гроссмейстер погибает от руки Саладина. В конце романа Кеннет, теперь Давид Шотландский, сочетается браком с Эдит Плантагенет, и в подарок молодым Саладин присылает знаменитый талисман, излечивающий болезни. Ричард же вынужден покинуть Палестину, так как большинство соратников решило покинуть крестоносное войско и вернуться в Европу.