Бродский представление анализ. Опыт прочтения строфы И.А

лПЗДБ ДЧБ ЗПДБ ОБЪБД С ПВЯСЧЙМ УЧПЕНХ ОБХЮОПНХ ТХЛПЧПДЙФЕМА, ЮФП Ч ЛБЮЕУФЧЕ ДЙРМПНОПК ТБВПФЩ С УПВЙТБМУС РЕТЕЧЕУФЙ УФЙИПФЧПТЕОЙЕ йПУЙЖБ вТПДУЛПЗП "рТЕДУФБЧМЕОЙЕ", ПО ХМЩВОХМУС НОЕ ФБЛ ЦЕ, ЛБЛ ФЩ ХМЩВБЕЫШУС РУЙИЙЮЕУЛЙ ВПМШОПНХ ЮЕМПЧЕЛХ, ЛПФПТЩК ТБУУЛБЪЩЧБЕФ П ФПН, ЛБЛ ПО ДПЧПМШОП ЮБУФП ПВЭБЕФУС У ЦЙФЕМСНЙ РМБОЕФЩ нБТУ. лПОЕЮОП, ТЕБЛГЙС НПЕЗП ТХЛПЧПДЙФЕМС ВЩМБ ЧРПМОЕ ПРТБЧДБОБ: "рТЕДУФБЧМЕОЙЕ" РТЕДУФБЧМСЕФ УПВПК ПДЙО ЙЪ УБНЩИ ОЕДПУФХРОЩИ ФЕЛУФПЧ РПЬФБ, ЛПФПТЩК ЙЪЧЕУФЕО ФЕН, ЮФП ЕЗП ОЕ ЙОФЕТЕУХЕФ ТБЪЗМБДЙФШ ЛПЕ-ЛБЛЙЕ ФТХДОПУФЙ ТБДЙ ДПМЗПЦЙФЙС ЕЗП ЮЙФБФЕМЕК. с ХЦЕ УФП ТБЪ (ЙМЙ ВПМШЫЕ) РЕТЕЮЙФБМ ЬФП УФЙИПФЧПТЕОЙЕ, ЙОПЗДБ У РПНПЭША УЧПЙИ ТХУУЛЙИ РТЕРПДБЧБФЕМЕК Й ДТХЪЕК. лТПНЕ ФПЗП, ЮФП ПОЙ ЧЩУЛБЪБМЙ УЧПЙ НОЕОЙС, ЮФП ПО УПЫЕМ У ХНБ, ПОЙ ЧУЕ ВЩМЙ ЧЩОХЦДЕОЩ РТЙЪОБФШУС Ч ФПН, ЮФП ЙН ДБЦЕ ФТХДОП УЛБЪБФШ, ЛБЛПК ЙНЕООП УНЩУМ УЛТЩЧБЕФУС Ч ЛБЦДПН УМПЧЕ, Ч ЛБЦДПК УФТПЛЕ. фЕН ВПМЕЕ, ЛПОЕЮОП, ДМС ЙОПУФТБООПЗП ЮЙФБФЕМС. ч ПФМЙЮЙЕ ПФ РТБЛФЙЮЕУЛЙ ЧУЕИ РТЕДЩДХЭЙИ УФЙИПЧ вТПДУЛПЗП, "рТЕДУФБЧМЕОЙЕ" ЙНЕЕФ УЧПЕК ГЕМША ПРЙУБОЙЕ УПЧЕФУЛПК ТЕБМШОПУФЙ ЙЪОХФТЙ УБНПЗП ТХУУЛПЗП СЪЩЛБ. уМПЧБ ЬФПЗП УФЙИПФЧПТЕОЙС УБНЙ РП УЕВЕ РПЛБЪЩЧБАФ, ЛБЛ УПЧЕФУЛПЕ РТЕДУФБЧМЕОЙЕ НЙТБ ТБЪТХЫЙФЕМШОЩН ПВТБЪПН ЧМЙСМП ОБ ОТБЧУФЧЕООПУФЙ Й СЪЩЛ ТХУУЛПЗП ОБТПДБ, ДБЦЕ ЛБЛ ЛМБУУЙЛЙ ТХУУЛПК МЙФЕТБФХТЩ Ч ОЕЛПФПТПК УФЕРЕОЙ ВЩМЙ ЪБУФБЧМЕОЩ РПДЮЙОЙФШУС ЙДЕБМБН ЛПННХОЙЪНБ. ч ЬФПН ЦЕ УФЙИПФЧПТЕОЙЙ НЩ УМЩЫЙН, ЛБЛ МАДЙ ВЩМЙ УОЙЦЕОЩ ДП ВЕЪМЙЮОПЗП УПУФПСОЙС ЮЕТОПК НБУУЩ, Й ЧПРТЕЛЙ ЧУЕНХ ЬФПНХ ЙИ ПФЪЩЧЩ ОБ РТПЙУИПДСЭЕЕ УМХЦЙФ УМБВЩН ЧЙДПН РТПФЕУФБ РТПФЙЧ ЬФПК ЮХЫЙ, ЛПФПТХА ЙУРПЧЕДХАФ УФПСЭЙЕ ОБ ФТЙВХОЕ ЧПЦДЙ.

лПОЕЮОП, СЪЩЛПЧПЕ ТБЪЧЙФЙЕ РПДПВОПЗП ТПДБ ОЙЛПЗДБ ОЕ РТПЙУИПДЙМП Ч БОЗМЙКУЛПН СЪЩЛЕ Й ФЕН УБНЩН ЧПЪОЙЛБЕФ ЧПРТПУ П РЕТЕЧПДЙНПУФЙ "рТЕДУФБЧМЕОЙС". лБЛ НПЦОП РЕТЕДБФШ ФХ ТЕБМШОПУФШ, ЛПФПТБС РТПУФП ОЕ УХЭЕУФЧПЧБМБ - ОЕ ФП ЮФП Ч ЙУФПТЙЙ ДТХЗПК ЛХМШФХТЩ, Б Ч ЕЕ СЪЩЛЕ. й Ч ФП ЦЕ ЧТЕНС, ЛБЛПК ОПУЙФЕМШ БОЗМЙКУЛПЗП СЪЩЛБ ОХЦДБЕФУС Ч РЕТЕЧПДЕ ФБЛПЗП УФЙИПФЧПТЕОЙС? еУМЙ БНЕТЙЛБОУЛЙК ЮЙФБФЕМШ ИПЮЕФ РПОСФШ, ЮФП ЙНЕООП УМХЮЙМПУШ Ч тПУУЙЙ Ч 20-Н ЧЕЛЕ, ПО НПЦЕФ УРТБЧЙФШУС У ГЕМПК ВЙВМЙПФЕЛПК ХЦЕ РЕТЕЧЕДЕООЩИ У ТХУУЛПЗП ЛОЙЗ; Б ЕУМЙ ЕЗП ЦБЦДБ ЪОБОЙС РТЕЧЩЫБЕФ ЬФЙ РТЕДЕМЩ, ПО НПЦЕФ ЪБОСФШУС ЙЪХЮЕОЙЕН ТХУУЛПЗП СЪЩЛБ Й, Ч ЛПОГЕ ЛПОГПЧ, РТПЮЕУФШ РПДМЙООПЕ УФЙИПФЧПТЕОЙЕ. вЩФШ НПЦЕФ, ЬФПК ТЕБМШОПУФЙ, ЛПФПТБС ПЪЧХЮЕОБ Ч "рТЕДУФБЧМЕОЙЙ", УХЦДЕОП ПУФБФШУС ОБ ТПДОПН СЪЩЛЕ. дБЦЕ УБН ЖБЛФ, ЮФП вТПДУЛЙК, ЛПФПТЩК ДПЧПМШОП ЮБУФП ЪБОЙНБЕФУС РЕТЕЧПДПН УЧПЙИ РТПЙЪЧЕДЕОЙК, ОЕ ЧЪСМУС РЕТЕЧЕУФЙ ЬФП УФЙИПФЧПТЕОЙЕ, РПДФЧЕТЦДБЕФ ФП МЙ ЕЗП ОЕРЕТЕЧПДЙНПУФШ, ФП МЙ ВЕУРПМЕЪОПУФШ ФБЛПЗП ЪБДБОЙС.

ъБЮЕН, - ЙМЙ, ФПЮОЕЕ ЗПЧПТС, ДМС ЛПЗП РЕТЕЧЕУФЙ? нПК ПФЧЕФ ОБ ЬФПФ ЧПРТПУ - МЙЮОЩК: ДМС НЕОС РЕТЕЧПД - ЬФП ЧЙД ЮФЕОЙС. гЕМШ МАВПК ЖПТНЩ ЮФЕОЙС - ЛБЛ-ФП ДПУФЙЮШ УХЭОПУФЙ РТПЙЪЧЕДЕОЙС, РПОСФШ, ЮФП УФПЙФ НЕЦДХ Й ЪБ УФТПЛБНЙ. ьФП УЧСЪБОП У УБНПК ЗМБЧОПК ПУПВЕООПУФША МАВПЗП РТПЙЪЧЕДЕОЙС МЙФЕТБФХТЩ ЧЩУПЛПЗП ТБОЗБ. лБЛ РЙЫЕФ ОЕНЕГЛЙК ЛТЙФЙЛ чБМШФЕТ вЕОШСНЙО Ч УЧПЕН ВМЙУФБФЕМШОПН ЬУУЕ "ъБДБЮБ РЕТЕЧПДЮЙЛБ": "юФП ЙНЕООП ЗПЧПТЙФ РТПЙЪЧЕДЕОЙЕ МЙФЕТБФХТЩ? юФП ПОП РЕТЕДБЕФ? пОП ТБУУЛБЪЩЧБЕФ ПЮЕОШ НБМП ФЕН, ЛФП ЕЗП РПОЙНБЕФ. еЗП УХЭЕУФЧЕООПЕ УЧПКУФЧП - ОЙ ЧЩУЛБЪЩЧБОЙЕ, ОЙ РЕТЕДБЮБ ЙОЖПТНБГЙЙ". ч ДБООПН УМХЮБЕ, ЮЙФБС "рТЕДУФБЧМЕОЙЕ", НЩ ОЕ РТЙУХФУФЧХЕН ОБ ХТПЛЕ УПЧЕФУЛПК ЙУФПТЙЙ Й ЛХМШФХТЩ, ИПФС УФЙИПФЧПТЕОЙЕ РЕТЕОБУЩЭЕОП РЕТУПОБЦБНЙ, УПВЩФЙСНЙ, ТЕБМЙЕК ЬФПК ЬРПИЙ. нЩ УМЩЫЙН РТЙЮЙФБОЙЕ, РМБЮ ИПФС ВЩ ПДОПК ДХЫЙ, ЛПФПТБС - ЧПУРПНЙОБС ЧУЕ, ЮФП ПОБ РЕТЕЦЙМБ - РЩФБЕФУС ПФМЙФШ ЬФЙ УФТБДБОЙС Ч УМПЧЕУОЩК ЧЙД. чП ЧУСЛПН УМХЮБЕ, ЛПЗДБ НЩ ЮЙФБЕН МАВПЕ РТПЙЪЧЕДЕОЙЕ ЙЪСЭОПК УМПЧЕУОПУФЙ, ДБЦЕ ВЕЪ ЧУСЛПЗП ОБНЕТЕОЙС РЕТЕЧЕУФЙ У ТХУУЛПЗП ОБ БОЗМЙКУЛЙК, У БОЗМЙКУЛПЗП ОБ РПМШУЛЙК, НЩ РЕТЕЧПДЙН У ФПЗП СЪЩЛБ, ОБ ЛПФПТПН ОБРЙУБОП РТПЙЪЧЕДЕОЙЕ, ОБ ОБЫ ПВЭЙК ТПДОПК СЪЩЛ, СЪЩЛ ДХЫЙ. ьФПФ СЪЩЛ НЩ ДБЧОЩН-ДБЧОП ЪБВЩМЙ - РТЙ ПВТХЫЕОЙЙ чБЧЙМПОУЛПК ВБЫОЙ. нЩ ХМБЧМЙЧБЕН ЬИБ, УМЕДЩ ЬФПЗП СЪЩЛБ Ч УФЙИБИ, Ч ТБУУЛБЪБИ ЧЕМЙЛЙИ РЙУБФЕМЕК, Ч ФПН ЮЙУМЕ - вТПДУЛПЗП.

лБЛ ЗПЧПТЙФ вЕОШСНЙО Ч ЧЩЫЕХРПНСОХФПН ЬУУЕ: "мАВПК РЕТЕЧПД, ЛПФПТЩК ОБНЕТЕО ЙУРПМОЙФШ РЕТЕДБАЭХА ЖХОЛГЙА, ОЕ НПЦЕФ ОЙЮЕЗП РЕТЕДБФШ ЛТПНЕ ЙОЖПТНБГЙЙ. ьФП ПФМЙЮЙФЕМШОЩК РТЙЪОБЛ РМПИЙИ РЕТЕЧПДПЧ". й ЛБЛБС ЗМБЧОБС ЪБДБЮБ РП НОЕОЙА вЕОШСНЙОБ? "ъБДБЮБ РЕТЕЧПДЮЙЛБ - ЬФП ПУЧПВПДЙФШ Ч ТПДОПК СЪЩЛ ФПФ ЮЙУФЕКЫЙК СЪЩЛ, ЛПФПТЩК ПЛПМДПЧБО ДТХЗЙН СЪЩЛПН, ПУЧПВПДЙФШ ФПФ СЪЩЛ, ЪБЛМАЮЕО Ч ФАТШНЕ РТПЙЪЧЕДЕОЙС, РХФЕН РЕТЕУПЪДБОЙС ЬФПЗП РТПЙЪЧЕДЕОЙС".

с ИПЮХ УЕКЮБУ УДЕМБФШ НБМЕОШЛПЕ ПФУФХРМЕОЙЕ, ЮФПВЩ ЙММАУФТЙТПЧБФШ, ЛБЛ ПВУФПЙФ ДЕМП У РЕТЕЧПДПН ОБ НПЕК ТПДЙОЕ. с РТПЮЙФБА РЕТЧЩЕ ЧПУЕНШ УФТПЛ УФЙИПФЧПТЕОЙС еЧЗЕОЙС тЕКОБ "нПОБУФЩТШ"; РПФПН РЕТЕЧПД H.William Tjalsma, ЮФП ВЩМ ПРХВМЙЛПЧБО Ч БОЗМЙКУЛПН ЙЪДБОЙЙ ЙЪЧЕУФОПЗП УПЧЕФУЛПЗП БМШНБОБИБ "нЕФТПРПМШ"; РПФПН УЧПК РЕТЕЧПД.

ъБ УФБОГЙЕК "уПЛПМШОЙЛЙ", ЗДЕ НБЗБЪЙО НСУОПК
й ЛМБДВЙЭЕ ТБУЛПМШОЙЛПЧ, ВЩМ НПОБУФЩТШ НХЦУЛПК.
тХЙОБ Й ФЧЕТДЩОС, ТБЪЧБМЙОБ, ЗОЙМШЕ -
ч ДЧБДГБФЩЕ РХУФЙМЙ УФТПЕОШЕ РПД ЦЙМШЕ.
фБЛХА ЛПННХОБМЛХ ФЕРЕТШ ХЦ ОЕ УЩУЛБФШ.
ъБЮЕН С РЕТЕЕИБМ, ОЕ УФБОХ ПВЯСУОСФШ.
с, ЪБЗОБООЩК, ПРБМШОЩК, Х ЦЙЪОЙ ОБ ЛТБА
уНЕОСМ ФБН ПФРЕЧБМШОА ОБ ЛПНОБФХ УЧПА...

Beyond Sokolniki Station, where there"s a meat store
And the Old Believers" cemetery, there was a monastery.
A ruin and a sea of mud, wreckage, disintegration:
In the twenties they set to turning into a dwelling.
There"s no other communal house like it today.
Why I did it, I"ll not explain. I, worn-out, scandal-ridden,
Bum and lout, exchanged Leningrad for a monastery cell.

Behind Sokolniki Station, by the raskolniki cemetery
And a butcher"s shop, stood the remodeled monastery.
It was a folly and a fortress, a shambles and a dive -
They made the building "co-op" in nineteen twenty-five.
Communal pads like that one doesn"t find these days,
And why I ended up there I won"t begin to say.
Harassed and out-of-favor, I was living on the edge,
And so I tossed my pillow on some old friar"s ledge.

с ОЕ ИПФЕМ ВЩ ИЧБУФБФШУС. с ОЕ ХЧЕТЕО, ЮФП НПК РЕТЕЧПД ИПТПЫ, ОП ФЕН ОЕ НЕОЕЕ ПО ФБЛ ЦЕ, ЛБЛ "нПОБУФЩТШ" тЕКОБ, УФЙИПФЧПТЕОЙЕ. б РЕТЕЧПД Tjalsma - ЬФП РТПУФП РЕТЕДБЮБ ЛПЕ-ЛБЛПК ЙОЖПТНБГЙЙ. еЗП РЕТЕЧПД РТПЙЪЧПДЙФ ОБ ЮЙФБФЕМС ЧРЕЮБФМЕОЙЕ, ЮФП тЕКО - ЛБЛПК-ФП ЪБОХДБ ЙМЙ ОЕХДБЮОЙЛ, ЛПФПТЩК ОЙЛБЛ ОЕ НПЦЕФ ОБМБДЙФШ УЧПА ЦЙЪОШ. вПМЕЕ ФПЗП, УХДС РП РЕТЕЧПДХ, ПО, Ф.Е. тЕКО, ОЕ ХНЕЕФ УПЮЙОСФШ УФЙИЙ. рТПРХУЛБС УБНПЕ ЬМЕНЕОФБТОПЕ - Ф.Е. ФП, ЮФП ДХИ МАВПЗП УФЙИПФЧПТЕОЙС ЪБМПЦЕО ОЕ Ч ЪОБЮЕОЙСИ УМПЧ, Б Ч ТЙФНБИ, Ч ТЙЖНБИ, Ч ЛПООПФБГЙСИ, ДБЦЕ Ч УЕТДГЕВЙЕОЙЙ, Ч ЫБЗБИ РПЬФБ - Tjalsma ЪБВМХЦДБЕФУС. й РПЬФПНХ ЕЗП РЕТЕЧПД ОЕ ЙНЕЕФ ОЙЛБЛПЗП ПФОПЫЕОЙС УП УФЙИПФЧПТЕОЙЕН тЕКОБ.

уЕКЮБУ С ВХДХ ЗПЧПТЙФШ П ФТХДОПУФСИ, У ЛПФПТЩНЙ ЧУФТЕЮБЕФУС РЕТЕЧПДЮЙЛ, ЪБФЕСЧЫЙУШ РЕТЕЧЕУФЙ "рТЕДУФБЧМЕОЙЕ". оП РЕТЕД ФЕН, ЛБЛ С ФТПОХУШ Ч ЬФПФ РХФШ, С ДПМЦЕО РТПЮЕУФШ ЧУМХИ ИПФС ВЩ РЕТЧХА УФТПЖХ ДБООПЗП УФЙИПФЧПТЕОЙС, ЮФПВЩ ПЪОБЛПНЙФШ ЧБУ У ОЙН.

рТЕДУФБЧМЕОЙЕ

рТЕДУЕДБФЕМШ уПЧОБТЛПНБ, оБТЛПНРТПУБ, нЙОЙОДЕМБ!
ьФБ НЕУФОПУФШ НОЕ ЪОБЛПНБ, ЛБЛ ПЛТБЙОБ лЙФБС!
ьФБ МЙЮОПУФШ НОЕ ЪОБЛПНБ! ъОБЛ ДПРТПУБ ЧНЕУФП ФЕМБ.
нОПЗПФПЮЙЕ ЫЙОЕМЙ. чНЕУФП НПЪЗБ - ЪБРСФБС.
чНЕУФП ЗПТМБ - ФЕНОЩК ЧЕЮЕТ. чНЕУФП ВХТЛБМ - ЪОБЛ ДЕМЕОШС.
чПФ Й ЧЩЫЕМ ЮЕМПЧЕЮЕЛ, РТЕДУФБЧЙФЕМШ ОБУЕМЕОШС.

чПФ Й ЧЩЫЕМ ЗТБЦДБОЙО,
ДПУФБАЭЙК ЙЪ ЫФБОЙО.
"б РПЮЕН ФБ ТБДЙПМБ?"
"лФП ФБЛПК уБЧПОБТПМБ?"
"чЕТПСФОП, УПЛТБЭЕОШЕ".
"зДЕ УПТФЙТ, РТПЫХ РТПЭЕОШС?"

с ДХНБА, ЮФП РЕТЕЧПДЮЙЛ ПВСЪБО РПОСФШ УФЙИПФЧПТЕОЙЕ Ч РПДТПВОПУФСИ; С ДБЦЕ РПЪЧПМЙМ ВЩ УЕВЕ УЛБЪБФШ - МХЮЫЕ ЮЕН РПЬФ; Ф.Е., ДБЦЕ ЬФЙ ПВПТПФЩ, ТЙЖНЩ, ЛПФПТЩЕ РПЬФ ПФПВТБМ, ВЩФШ НПЦЕФ, ВЕУУПЪОБФЕМШОП, РПД УМБЧОЩН ЧМЙСОЙЕН нХЪЩ - ЧУЕ ЬФЙ ЧЕЭЙ ДПМЦОЩ УФБФШ РТЕДНЕФПН БОБМЙЪБ ДМС РЕТЕЧПДЮЙЛБ. ч РЕТЧХА ПЮЕТЕДШ ОХЦОП ЙУЛБФШ ЙУФПЮОЙЛЙ УФЙИПФЧПТЕОЙС, РПРЩФБФШУС ХУМЩЫБФШ ЬИБ ДТХЗЙИ РТПЙЪЧЕДЕОЙК Ч ОЕН. оБУЮЕФ "рТЕДУФБЧМЕОЙС", УБНЩН ЗМБЧОЩН ЙУФПЮОЙЛПН СЧМСЕФУС РПЬНБ бМЕЛУБОДТБ вМПЛБ "дЧЕОБДГБФШ". дБЦЕ ЖПТНБ "рТЕДУФБЧМЕОЙС" УБНБ РП УЕВЕ ДБЕФ ОБН ЬФПФ ЛМАЮ: УФЙИПФЧПТЕОЙЕ УПУФПЙФ ЙЪ РСФОБДГБФЙ "ДЧЕОБДГБФЙУФЙЫЙК", РМАУ ЪБЛМАЮЙФЕМШОПЕ ЮЕФЩТОБДГБФЙУФЙЫЙЕ. фБЛБС УФТПЖЙЮЕУЛБС УФТХЛФХТБ ОБУФПМШЛП ОЕПВЩЛОПЧЕООБС, ЮФПВЩ ОЕ ЧЩЪЧБФШ Х ОБУ ЧПРТПУЩ РП РПЧПДХ ЕЕ РТПЙУИПЦДЕОЙС. л ФПНХ ЦЕ, С ОБЫЕМ ОЕУЛПМШЛП НПНЕОФПЧ Ч "рТЕДУФБЧМЕОЙЙ", - ЬФЙ ДЕФБМЙ ЛБЦХФУС, РП НЕОШЫЕК НЕТЕ, РПДТБЦБОЙСНЙ, ЬИБНЙ ПФДЕМШОЩИ УФТПЛ РПЬНЩ вМПЛБ. с ОЕ ОБЗТХЦХ ЧБУ РЕТЕЮЙУМЕОЙЕН ЧУЕИ, ОП С РТЙЧЕДХ ПДОП ЬИП Л РТЙНЕТХ. ч "дЧЕОБДГБФЙ" вМПЛ ПРЙУЩЧБЕФ ЪБВТПЫЕООПЗП Ч УФПТПОХ ОПЧЩН НЙТПН ЮЕМПЧЕЛБ "уФПЙФ ВХТЦХК, ЛБЛ РЕУ ЗПМПДОЩК, / уФПЙФ ВЕЪНПМЧОЩК, ЛБЛ ЧПРТПУ." фБЛ ЦЕ Ч УБНПН ОБЮБМЕ "рТЕДУФБЧМЕОЙС" ПРЙУЩЧБЕФУС ЛБЛПК-ФП ЮЕМПЧЕЮЕЛ: "ьФБ МЙЮОПУФШ НОЕ ЪОБЛПНБ! ъОБЛ ДПРТПУБ ЧНЕУФП ФЕМБ." лБЛПК-ФП ХЗТПЦБАЭЙК ЮМЕО ЛПНРБТФЙЙ ЙДЕФ ОБ УНЕОХ РПДПЪТЙФЕМШОПНХ ВХТЦХА. оП ЧУЕ ЬФП НЕМПЮЙ РП УТБЧОЕОЙА У ДТХЗЙНЙ УИПДУФЧБНЙ ЬФЙИ УФЙИПФЧПТЕОЙК. пДОП СЧМСЕФУС ФЕН, ЮФП Ч ПВПЙИ РТПЙЪЧЕДЕОЙСИ ЗПМПУБ ОБТПДБ ДПОПУСФУС ДП ОБУ. ч "дЧЕОБДГБФЙ" вМПЛ ЛБЛ ВХДФП ЙДЕФ РП ХМЙГЕ, УМЩЫБ ПФТЩЧЛЙ ЙЪ ТБЪЗПЧПТПЧ Й ФБЛ ЦЕ, ТБЪЗПЧПТПЧ УПМДБФ, Ф.Е. УБНЙИ дЧЕОБДГБФЙ. оБДП ПФНЕФЙФШ, ЮФП вМПЛ РЕТЕДБЕФ ЬФЙ ТЕРМЙЛЙ Ч ФБЛ ОБЪЩЧБЕНПК "ЮБУФХЫЕЮОПК" ЖПТНЕ, Ч ТБЪНЕТБИ ОБТПДОЩИ РЕУЕО Й ЮБУФХЫЕЛ. ч "рТЕДУФБЧМЕОЙЙ" ЛБЦДПЕ ДЧЕОБДГБФЙУФЙЫЙЕ ЛПОЮБЕФУС ТЕРМЙЛБНЙ, РПДУМХЫБООЩНЙ Ч ФПМРЕ. ьФЙ ТЕРМЙЛЙ РЕТЕДБАФУС Ч ЧЙДЕ ЮБУФХЫЕЛ. оБРТЙНЕТ: "зДЕ СКГП, ФБН - УЛПЧПТПДЛБ"./ "зПЧПТСФ, ЮФП УЛПТП ЧПДЛБ/ УОПЧБ ВХДЕФ РП ТХВМА"./ "нБН, С РБРХ ОЕ МАВМА". дБЦЕ ВБОБМШОЩК МАВПЧОЩК ФТЕХЗПМШОЙЛ, ЮФП УМХЦЙФ УАЦЕФОЩН УФЕТЦОЕН "дЧЕОБДГБФЙ", РТЙУХФУФЧХЕФ Ч "рТЕДУФБЧМЕОЙЙ", ИПФС Ч ВПМЕЕ ЗТХВПН ЧЙДЕ Й ЛБЛ ВЩ НЕЦДХ УФТПЛБНЙ: лБФС, чБОШЛБ Й рЕФТХИБ РТПДПМЦБАФ УЧПА ЙУФПТЙА, ОП ОБУЙМЙЕ Й ВЕЪОБДЕЦОПУФШ, У ЛПФПТЩНЙ ПОЙ РТПЧПДЙМЙ "РЕТЧПЕ ПФДЕМЕОЙЕ" УЧПЕЗП ТПНБОБ, ХУЙМЙМЙУШ Й УФБМЙ РПТСДЛПН ЧЕЭЕК. й ЕУФШ ЕЭЕ ПДОП УИПДУФЧП НЕЦДХ ПВПЙНЙ УФЙИПФЧПТЕОЙСНЙ: Ч "рТЕДУФБЧМЕОЙЙ" РЕТЧБС ЮБУФШ ЛБЦДПК УФТПЖЩ ЛПОЮБЕФУС ДЧХИУФТПЮОЩН "ТЕЪАНЕ", ЛПФПТПЕ ЛБЛ ВХДФП ПВПВЭБЕФ РТЕДЩДХЭЕЕ ЫЕУФЙУФЙЫЙЕ. лБЛ РТБЧЙМП, ЬФЙ ДЧХИУФЙЫЙС ОБРЙУБОЩ Ч ФПН ЦЕ ТБЪНЕТЕ, ЛБЛ УМЕДХАЭЕЕ: "ч ПЮЙ ВШЕФУС / лТБУОЩК ЖМБЗ. / тБЪДБЕФУС / НЕТОЩК ЫБЗ", Ф.Е. Ч РТЕПВМБДБАЭЕН, ОБТПДОПН ТБЪНЕТЕ "дЧЕОБДГБФЙ". оП, ЛПОЕЮОП, РТЙИПД тЕЧПМАГЙЙ ОЕ ФПТЦЕУФЧХАФ Ч ЮБУФХЫЛБИ "рТЕДУФБЧМЕОЙС": "рТСЮБУШ Ч МПЗПЧП УЧПЕ / ЧПМЛЙ ЧПАФ "е-НПЕ"."; "дТХЗ-ЛХОБЛ ЧПОЪБЕФ ЛМЩЛ/ Ч ОЕДПЕДЕООЩК ЫБЫМЩЛ" Й ФБЛ ДБМЕЕ. чУФТЕЮБС ФБЛЙЕ УПЧРБДЕОЙС РПЮФЙ ОБ ЛБЦДПН ЫБЗХ, НЩ ОЕ НПЦЕН ОЕ ЧЕТЙФШ, ЮФП вТПДУЛЙК УПЮЙОЙМ "рТЕДУФБЧМЕОЙЕ" РП НПДЕМЙ "дЧЕОБДГБФЙ". рПДЧЕТЗБС "дЧЕОБДГБФШ" УЛТЩФПК РБТПДЙЙ, вТПДУЛЙК ИЙФТЩН ПВТБЪПН РТЙЪЩЧБЕФ вМПЛБ. пО ЛБЛ ВХДФП ЗПЧПТЙФ ЕНХ - "чЙДЙЫШ МЙ, уБЫБ, ЮЕН ЧУЕ ЬФП ЛПОЮБЕФУС?"

еУФШ ЕЭЕ ФТЙ ЙУФПЮОЙЛЙ "рТЕДУФБЧМЕОЙС", ОП ПОЙ НЕОЕЕ ЧБЦОЩЕ РП УТБЧОЕОЙА У вМПЛПН. с РПЛБ ОЕ ТБЪЧЙМ УЧПК БОБМЙЪ ЬФЙИ, - ЬФХ ТБВПФХ С ПФМПЦХ. фЕН ОЕ НЕОЕЕ, ЧУЕ УФЙИПФЧПТЕОЙЕ ХЛБЪЩЧБЕФ ОБ ФП, ЮФП РЕТЕД ОБЫЙНЙ ЗМБЪБНЙ ЙДЕФ ЛПЫНБТОЩК РЕТЧПНБКУЛЙК РБТБД - ЙМЙ, ФПЮОЕЕ УЛБЪБФШ, ЛБЛПК-ФП ТБДЙПДЙЛФПТ ПРЙУЩЧБЕФ ОБН РТПЙУИПДСЭХА УГЕОХ - РТЙИПДЩ ЧПЦДЕК Й ЧБЦОЩИ ЗПУФЕК ОБ ФТЙВХОХ НБЧЪПМЕС ОБ лТБУОПК РМПЭБДЙ. оБРТПФЙЧ ФТЙВХОЩ УФПЙФ ФПМРБ ОБТПДХ: НЩ РПДУМХЫЙЧБЕН ЙИ ПФЪЩЧЩ ОБ РТПЙУИПДСЭЕЕ, - ИПФС, УХДС РП ЙИ ТБЪЗПЧПТБН, ЙИ ВПМШЫЕ ЙОФЕТЕУХАФ ВЩФПЧЩЕ РТПВМЕНЩ, Ф.Е., УЕЛУ, ЧПДЛБ, УРМЕФОЙ, ДЕОШЗЙ. й ЬФП РТПФЙЧПРПУФБЧМЕОЙЕ - ЧМБУФШ Й ОБТПД - РТЙЧЕДЕФ ОБУ Л УМЕДХАЭЕНХ ЙУФПЮОЙЛХ. рП ЧУЕК ЧЙДЙНПУФЙ, ЬФП УФЙИПФЧПТЕОЙЕ РПУФТПЕОП РП "ЛБТОБЧБМШОПК" МПЗЙЛЕ. нЩ РТЙУХФУФЧХЕН Ч ЕДЙОУФЧЕООЩК ДЕОШ ЗПДБ, ЛПЗДБ ЧУЕ НПЗХФ РПЪЧПМЙФШ УЕВЕ ЮФП ХЗПДОП, ИПФС Ч РПМХУЛТЩФПН ЧЙДЕ. дЙУФБОГЙС НЕЦДХ ЧМБУФША Й "ЗТСЪША", Ф.Е. ОБТПДПН, ОЕНОПЗП УПЛТБЭБЕФУС. дБЦЕ ЧПЦДЙ СЧМСАФУС ТСЦЕООЩНЙ Ч ЬФПФ ДЕОШ - ЕУМЙ НЩ ДПРХУФЙН, ЮФП ЬФП ОЕ "ТЕБМШОЩЕ" рХЫЛЙО, зПЗПМШ, фПМУФПК, зЕТГЕО, ЛПФПТЩЕ РТЙИПДСФ ОБ ФТЙВХОХ, Б ЙУФПТЙЮЕУЛЙЕ УПЧЕФУЛЙЕ РЕТУПОБЦЙ. лПОЕЮОП, ЪФП УНЕМПЕ РТЕДРПМПЦЕОЙЕ, ОП ЛБЛ ЙОБЮЕ ПВЯСУОЙФШ РПСЧМЕОЙС ЛМБУУЙЛПЧ ТХУУЛПК МЙФЕТБФХТЩ Ч ФБЛПН БВУХТДОПН ЧЙДЕ? вЩФШ НПЦЕФ, ТСДПН У вБИФЙОЩН Й У вМПЛПН "ЪПДЮЙН" ЬФПК РПЬНЩ СЧМСЕФУС дБОЙЙМ иБТНУ - ПУПВЕООП Ч ЕЗП "бОЕЛДПФБИ ЙЪ ЦЙЪОЙ рХЫЛЙОБ" ЛБЛПЕ-МЙВП ЧЙДПЙЪНЕОЕОЙЕ ДПРХУФЙНПЕ. зМСДС ОБ НЙТ РП-иБТНУПЧУЛЙ, НЩ ВЩ ОЕ ХДЙЧЙМЙУШ ЧЙДЕФШ "зПЗПМС Ч ВЕУЛПЪЩТЛЕ" ЙМЙ "мШЧБ фПМУФПЗП Ч РЙЦБНЕ".

с УЕКЮБУ ПВТБЭБА ЧБЫЕ ЧОЙНБОЙЕ ОБ ФЙРЩ ФТХДОПУФЕК, ЛПФПТЩЕ ЧУФТЕЮБАФУС Ч РЕТЕЧПДЕ "рТЕДУФБЧМЕОЙС". с ОЕ ВХДХ ЗПЧПТЙФШ П РТПВМЕНБИ, УЧСЪБООЩИ УП УФЙИПУМПЦЕОЙЕН - ЬФП УБНП УПВПК ТБЪХНЕЕФУС. оП С ИПФЕМ ВЩ РПДФЧЕТДЙФШ, ЮФП РЕТЕЧПДЮЙЛ ПВСЪБО УПИТБОСФШ УЙУФЕНХ ТЙЖНПЧБОЙС Й ТЙФНБ ЛБЛ НПЦОП ВПМШЫЕ. вЕЪ ЧУСЛПЗП УПВМАДЕОЙС РТБЧЙМ УФЙИПФЧПТОПЗП ЙУЛХУУФЧБ ПФ УФЙИПЧ РПМХЮБЕФУС РЕТЕДБЮБ ЧУЕЗП МЙЫШ ЛХЮЙ УМХЮБКОП УПВТБЧЫЙИУС УМПЧ. л УПЦБМЕОЙА, ЙНЕООП ФБЛЙН ПВТБЪПН НОПЗЙЕ РЕТЕЧПДЮЙЛЙ ОБ ъБРБДЕ ЪБВМХЦДБАФУС: УЮЙФБС ТБЪНЕТ Й ТЙЖНХ РТПУФП РПВПЮОЩНЙ РТПДХЛФБНЙ РТЙУФТБУФЙС Л ФТБДЙГЙЙ, ПОЙ ЧУЕЗДБ ЗПФПЧЩ ВТПУЙФШ рХЫЛЙОБ ЪБ ВПТФ РБТПИПДБ, ЮФПВЩ ОЕ ВЕУРПЛПЙФШ ЮЙФБФЕМС. лПОЕЮОП, ПОЙ ОЕ ПРТБЧДБОЩ: РПУЛПМШЛХ ТЕЮШ ЙДЕФ П РЕТЕЧПДЕ У ТХУУЛПЗП ОБ БОЗМЙКУЛЙК, ФП УЙУФЕНЩ УФЙИПУМПЦЕОЙС ДПУФБФПЮОП ВМЙЪЛЙ, ЮФПВЩ РПЪЧПМСФШ РПЬФЙЮЕУЛЙК РЕТЕЧПД.

дБЦЕ Ч УБНПН ОБЪЧБОЙЙ УФЙИПФЧПТЕОЙС РЕТЕЧПДЮЙЛ УФБМЛЙЧБЕФУС У РТПВМЕНПК. нПЦОП УЛБЪБФШ, ЮФП вТПДУЛЙК ЙНЕЕФ Ч ЧЙДХ РТБЛФЙЮЕУЛЙ ЧУЕ ЪОБЮЕОЙС УМПЧБ "РТЕДУФБЧМЕОЙЕ", Ч ФПН ЮЙУМЕ: РЙУШНЕООПЕ ЪБСЧМЕОЙЕ П ЮЕН-О.; ФЕБФТБМШОПЕ ЪТЕМЙЭЕ, УРЕЛФБЛМШ; ЪОБОЙЕ, РПОЙНБОЙЕ ЮЕЗП-М. й, Л УПЦБМЕОЙА, ОЕФ ПДОПЗП УМПЧБ ОБ БОЗМ. СЪЩЛЕ, ЛПФПТПЕ УППФЧЕФУФЧХЕФ ЧУЕН ЬФЙН ЪОБЮЕОЙСН. ъДЕУШ ДБООПНХ РЕТЕЧПДЮЙЛХ РТЙИПДЙФУС РПДПВТБФШ БОЗМ. "revue", РПУЛПМШЛХ, ЮЙФБС ЬФП УФЙИПФЧПТЕОЙЕ, НПЦОП РТЕДУФБЧЙФШ УЕВЕ ЛБЛПК-ФП НТБЮОЩК ЧПДЕЧЙМШ. й ЬФПФ ЧЩВПТ "revue" ПУПВЕООП ПРТБЧДБО, ЕУМЙ - ЛБЛ С ЧЩЫЕ РТЕДМПЦЙМ, ТЕЮШ ЙДЕФ П РЕТЧПНБКУЛПН РБТБДЕ, ЛПФПТЩК вТПДУЛЙК РТЕДУФБЧМСЕФ ОБН Ч ЧЙДЕ ЖБОФБУНБЗПТЙЙ. ч РТПУФТБОУФЧЕ "рТЕДУФБЧМЕОЙС" ЧУЕ РПЪЧПМЕОП - уФБМЙО Й рХЫЛЙО НПЗХФ РПНЕУФЙФШУС ОБ ФПК ЦЕ УГЕОЕ.

чФПТПК ФЙР РТПВМЕН, ЮФП ЧУФТЕЮБЕФУС ОБН Ч РЕТЕЧПДЕ "рТЕДУФБЧМЕОЙС", С ВЩ ОБЪЧБМ "ГЙФБФОПУФША". ьФП УФЙИПФЧПТЕОЙЕ РЕТЕРПМОЕООП ГЙФБФБНЙ Й ОБНЕЛБНЙ, ОБЮЙОБС У нБСЛПЧУЛПЗП, ЛПОЮБС бИНБФПЧПК. вТПДУЛЙК РЕТЕДЕМЩЧБЕФ ЧУЕ ЬФЙ ГЙФБФЩ УНЕИПФЧПТОЩН ПВТБЪПН, УПИТБОСС ЕУФЕУФЧЕООП ФПМШЛП бИНБФПЧХ ПФ УОЙЦЕОЙС. с РТЙЧЕДХ ОЕУЛПМШЛП РТЙНЕТПЧ. ч РЕТЧПК УФТПЖЕ ПРЙУЩЧБЕФУС "РТЕДУФБЧЙФЕМШ ОБУЕМЕОШС" - "чПФ Й ЧЩЫЕМ ЗТБЦДБОЙО, / ДПУФБАЭЙК ЙЪ ЫФБОЙО." лПОЕЮОП, ЬФП ОБНЕЛ ОБ "уФЙИЙ П УПЧЕФУЛПН РБУРПТФЕ" нБСЛПЧУЛПЗП. вТПДУЛЙК УОЙЦБЕФ ЗПТДПУФШ нБСЛПЧУЛЙИ УФЙИПЧ, РТПРХУЛБС ДПРПМОЕОЙЕ РПУМЕ ЗМБЗПМБ "ДПУФБФШ", ПУФБЧМСС ОБН ОЕУЛПМШЛП ЧХМШЗБТОХА НЩУМШ. дБЦЕ ПРЙУБОЙЕ ЬФПЗП РТЕДУФБЧЙФЕМС - РЕТЕТБВПФЛБ ДЕФУЛЙИ УФЙИПЧ, ЛПФПТЩЕ УПРТПЧПЦДБАФ ТЙУПЧБОЙЕ УНЕЫОПЗП ЮЕМПЧЕЮЕЛБ: "фПЮЛБ, ФПЮЛБ, ЪБРСФБС, / нЙОХУ - ТПЦЙГБ ЛТЙЧБС, / рБМЛЙ, РБМЛЙ, ПЗХТЕЮЙЛ - / чПФ Й ЧЩЫЕМ ЮЕМПЧЕЮЕЛ". ч ПДОПК ТЕРМЙЛЕ НЩ УМЩЫЙН "х РПРБ ВЩМБ УПВБЛБ." лБЦДЩК ТХУУЛЙК НПЦЕФ РТПДПМЦЙФШ ЬФХ ГЙФБФХ: "х РПРБ ВЩМБ УПВБЛБ. пО ЕЕ МАВЙМ. пОБ УЯЕМБ ЛХУПЛ НСУБ. пО ЕЕ ХВЙМ. ч СНХ ЪБЛПРБМ, ОБДРЙУШ ОБРЙУБМ...". оП ДМС ЙОПУФТБООПЗП ЮЙФБФЕМС, ЬФБ ТЕРМЙЛБ ОЙЮЕЗП ОЕ РПДУЛБЪЩЧБЕФ. дБМШЫЕ, НЩ ЮЙФБЕН: "рП еЧТПРЕ ВТПДСФ ОБТЩ Ч ФЭЕФОЩИ РПЙУЛБИ РБТБЫЙ." ьФП СУОБС РЕТЕЛМЙЮЛБ У "нБОЙЖЕУФПН лПННХОЙУФЙЮЕУЛПК рБТФЙЙ" нБТЛУБ Й ьОЗЕМШУБ, - "рТЙЪТБЛ ВТПДЙФ РП еЧТПРЕ - РТЙЪТБЛ ЛПННХОЙЪНБ." вТПДУЛЙК ОЕ ЪТС ЙУРПМШЪХЕФ ГЙФБФЩ: РЕТЕДЕМЩЧБС, ДЕЖПТНЙТХС ЙИ, ПО ВПТЕФУС РТПФЙЧ РТПРБЗБОДЩ, ЛПФПТБС УФБМБ ЪБНЕОЙФЕМЕН ЧПЪДХИБ Ч УПЧЕФУЛПЕ ЧТЕНС. пФТЕЫЙЧЫЙУШ ПФ ТПМЙ "ЙОЦЕОЕТБ ЮЕМПЧЕЮЕУЛЙИ ДХЫ", ПО ЪБЦЙЗБЕФ ЬФЙ МПЪХОЗЙ. ьФБ ГЙФБФОПУФШ - ВХДШ ПОБ ЛТБУЙЧБ ЙМЙ ОЕРТЙМЙЮОБ ДМС ТХУУЛПЗП ЮЙФБФЕМС - ПУФБЕФУС РТПВМЕНПК ВЕЪ ЧЙДЙНПЗП ТЕЫЕОЙС ДМС РЕТЕЧПДЮЙЛБ. фБЛБС РПОСФОБС ЧУЕН ЮЙФБФЕМСН ФТБДЙГЙС, - ВПМЕЕ ФПЗП, ФБЛПЕ ЙТПОЙЮЕУЛПЕ ПФОПЫЕОЙЕ Л ДБООПК ФТБДЙГЙЙ, РТПУФП ОЕ УХЭЕУФЧХАФ Ч ФБЛПН ЦЕ ЧЙДЕ Ч БОЗМЙКУЛПН СЪЩЛЕ. дБЦЕ МХЮЫЕНХ БОЗМПСЪЩЮОПНХ УРЕГЙБМЙУФХ РП ТХУУЛПК МЙФЕТБФХТЕ ФТХДОП ХЪОБФШ ЧУЕ ЬФЙ ГЙФБФЩ. еДЙОУФЧЕООПЕ, ЮФП НПЦЕФ УДЕМБФШ РЕТЕЧПДЮЙЛ - ЬФП РЕТЕЧЕУФЙ ЙИ, ЮФПВЩ Х ОЙИ УПИТБОСМЙУШ ИПФС ВЩ УМЕДЩ ЬФПК ГЙФБФОПУФЙ.

с ВЩ РПУФБЧЙМ ФТЕФЙК ФЙР РТПВМЕН, ОБ ЛПФПТЩИ УРПФЩЛБЕФУС РЕТЕЧПДЮЙЛ Ч "рТЕДУФБЧМЕОЙЙ", РПД ЪБЗПМПЧЛПН "тЕБМЙЙ". ч ЬФПФ ТБЪДЕМ НПЦОП ЧЛМАЮЙФШ ОЕ ФПМШЛП РТЕДНЕФЩ, ЧЪСФЩЕ ЙЪ ВЩФБ, ОП ДБЦЕ ТБЪМЙЮОЩЕ УФЙМЙ ТХУУЛПК ТЕЮЙ, УМЕОЗПЧЩЕ Й НБФЕТОЩЕ ЧЩТБЦЕОЙС. ч УБНПН ОБЮБМЕ УФЙИПФЧПТЕОЙС РЕТЕЧПДЮЙЛ УФБМЛЙЧБЕФУС У ЪБДБЮЕК: ЛБЛ РЕТЕЧЕУФЙ "рТЕДУЕДБФЕМШ уПЧОБТЛПНБ, оБТЛПНРТПУБ, нЙОЙОДЕМБ!". дМС ОПУЙФЕМС БОЗМЙКУЛПЗП СЪЩЛБ ЬФЙ УМПЧБ РТПУФП ОЕРПОСФОЩЕ ЪЧХЛЙ. й ТБЪЧЕТОХФЩК ЧБТЙБОФ - "Chairman of the Council of People"s Commissars, the People"s Commissariat of Education, the Ministry of Foreign Affairs" - ОЕ ПЮЕОШ ЛТБУЙЧП ВЩ ЪЧХЮБМ. с ТЕЫЙМ ПУФБЧЙФШ ЬФЙ УПЛТБЭЕОЙС Ч РТЙВМЙЪЙФЕМШОПН ЧЙДЕ, РПУЛПМШЛХ Ч ЬФПН ЦЕ ДЧЕОБДГБФЙУФЙЫЙЙ ЛБЛПК-ФП ЮМЕО ФПМРЩ УРТБЫЙЧБЕФ, "лФП ФБЛПК уБЧПОБТПМБ?"; ЕНХ ПФЧЕЮБАФ, "чЕТПСФОП, УПЛТБЭЕОШЕ". фП ЕУФШ, ДМС ОБТПДОПЗП ХНБ, ПЛТХЦЕООПЗП УПЧЕФУЛЙНЙ МПЪХОЗБНЙ Й ОЕПМПЗЙЪНБНЙ, ФБЛЙЕ УМПЧБ ФЕТСАФ УЧПК УНЩУМ.

б ЕУМЙ НЩ ВЕТЕН ВПМЕЕ ЛПОЛТЕФОЩК РТЕДНЕФ ЙЪ РПЧУЕДОЕЧОПК ЦЙЪОЙ, - ОБРТЙНЕТ, ЬФХ ОБТЕЪБООХА ЛПУП РПМФБЧУЛХА ЛПМВБУХ, ЛПФПТБС РПСЧМСЕФУС ЧП ЧФПТПК УФТПЖЕ, НЩ УРПФЩЛБЕНУС ОБ ФБЛПК ЦЕ РТПВМЕНЕ. чППВЭЕ НЩ - БНЕТЙЛБОГЩ - ОЕ ФП ЮФП НЩ ОЕ ЛПУП ТЕЦЕН ЛПМВБУХ, - НЩ РТПУФП ТЕДЛП ТЕЦЕН ЛПМВБУХ. й Ч УФТПЖЕ РТП фПМУФПЗП НЩ ЮЙФБЕН, ЮФП "ВТПДСФ РБТХВЛЙ У ОПЦБНЙ, РБИОЕФ ЫЙРТПН У ЛПНУПНПМПН". дМС ТХУУЛЙИ УБНП УМПЧП "ЫЙРТ" РБИОЕФ ЫЙРТПН - ДМС БНЕТЙЛБОУЛПЗП ОПУБ ЫЙРТ ОЙЮЕН ОЕ РБИОЕФ. й ЛБЛ РЕТЕДБФШ УПЧНЕЭЕОЙЕ ТБЪОЩИ УМПЕЧ ТЕЮЙ Ч ФБЛЙИ УФТПЛБИ, ЛБЛ "чНЕУФП ВХТЛБМ - ЪОБЛ ДЕМЕОШС. / чПФ Й ЧЩЫЕМ ЮЕМПЧЕЮЕЛ, РТЕДУФБЧЙФЕМШ ОБУЕМЕОШС." лБЛ ЧПУРТПЙЪЧЕУФЙ ЪМПВОПЕ ПУФТПХНЙЕ, ЧЩТБЪЙФЕМШОПУФШ Й, Ч ЛПОЕЮОПН ЙФПЗЕ, РБЖПУ УМЕДХАЭЕК ТЕРМЙЛЙ-ЮБУФХЫЛЙ: "цЙЪОШ - ПОБ ЛБЛ МПФЕТЕС." / "чЩЫМБ ЪБНХЦ ЪБ ЕЧТЕС." / "дПЧЕМЙ УФТБОХ ДП ТХЮЛЙ." / "дБК ЮЕТЧПОЕГ ДП РПМХЮЛЙ".

ч ЛПОГЕ ЛПОГПЧ, РЕТЕЧПДЮЙЛ, ТБУУНПФТЕЧ УФЙИПФЧПТЕОЙЕ ДП НЕМШЮБКЫЙИ РПДТПВОПУФЕК, ДБЦЕ РТПЦЙЧ ОЕЛПФПТПЕ ЧТЕНС Ч НЙТЕ УФЙИПФЧПТЕОЙС, ДПМЦЕО Ч ЛБЛПК-ФП УФЕРЕОЙ ЪБВЩФШ ПВ ЬФПН НЙТЕ, Й, ЧЕТС Ч УЧПЕ СЪЩЛПЧПЕ ЮХФШЕ, УПЪДБФШ ОПЧЩК НЙТ, ЛПФПТЩК ВХДЕФ ЪБЧЙУЕФШ ПФ УФБТПЗП, ПФ РПДМЙООЙЛБ, ФБЛ ЦЕ, ЛБЛ ЧПУРПНЙОБОЙЕ ПДОПЗП ДОС ЪБЧЙУЙФ ПФ ЬФПЗП ДОС. рЕТЕЧПД ФБЛПЗП ТПДБ ВХДЕФ ОПЧБС ЦЙЪОШ, ЪБЗТПВОБС ЦЙЪОШ РПДМЙООЙЛБ. с ДПМЦЕО РТЙЪОБФШУС Ч ФПН, ЮФП - РПУЛПМШЛХ С ХЦЕ ДБЧОП ПЛПМДПЧБО "рТЕДУФБЧМЕОЙЕН" - С ДП УЙИ РПТ ОЕ ДПВТБМУС ДП ЬФПЗП НЙТБ. с ОЕ ХЧЕТЕО, ЮФП БОЗМЙКУЛЙК СЪЩЛ - РП НЕОШЫЕК НЕТЕ, НПК БОЗМЙКУЛЙК СЪЩЛ, УРПУПВЕО ОБ ФБЛПК ЧЪМЕФ, ЙМЙ УРХУЛ. ьФП, НПЦЕФ ВЩФШ, ИПТПЫП. с ЙЪЧЙОСАУШ РЕТЕД ЧБНЙ, ЮФП С НПЗ ЛПУОХФШУС ЧУЕЗП МЙЫШ РПЧЕТИОПУФЙ ЫЕДЕЧТБ "рТЕДУФБЧМЕОЙС" Ч ЬФПН ДПЛМБДЕ. ъБЛБОЮЙЧБС, С РТПЮЙФБА РЕТЧХА УФТПЖХ УЧПЕЗП РЕТЕЧПДБ "рТЕДУФБЧМЕОЙС", РПУЛПМШЛХ ПУФБМШОЩЕ РПЛБ ОЕ ПФТБВПФБООЩЕ.

Joseph Brodsky"s Revue

Chairman of the Minindel, the Sovnarkom and the Narkompros!
This terrain"s as familiar to me as the marches of Cathay!
This character"s familiar! No body, but a question mark"s pose.
I see a greatcoat"s dot, dot, dot. A comma"s pause, but not a brain.
Twilight"s swallowed the throat. A division sign, no eyeballs staring.
Here he is - a mannikin"s emerged, the population"s darling.
Here he is, the citizen,
taking it out of his wide pants.

"How much for that radiola?"
"Who the heck"s Savonarola?"
"Well, probably, an acronym."
"Beg your pardons where"s the can?"

] [ 52а ]

«Случайность, являясь неизбежным,
приносит пользу всякому труду.
Ведя ту жизнь, которую веду,
я благодарен бывшим белоснежным
листам бумаги, свёрнутым в дуду».
Иосиф Бродский.

Иосиф Бродский Представление Михаилу Николаеву Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела! Эта местность мне знакома, как окраина Китая! Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела. Многоточие шинели. Вместо мозга -- запятая. Вместо горла -- темный вечер. Вместо буркал -- знак деленья. Вот и вышел человечек, представитель населенья. Вот и вышел гражданин, достающий из штанин. "А почем та радиола?" "Кто такой Савонарола?" "Вероятно, сокращенье". "Где сортир, прошу прощенья?" Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах -- папироса. В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром. И нарезанные косо, как полтавская, колеса с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром оживляют скатерть снега, полустанки и развилки обдавая содержимым опрокинутой бутылки. Прячась в логово свое волки воют "і-моЈ". "Жизнь -- она как лотерея". "Вышла замуж за еврея". "Довели страну до ручки". "Дай червонец до получки". Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним -- меццо-сопрано. В продуктовом -- кот наплакал; бродят крысы, бакалея. Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана превращается в тирана на трибуне мавзолея. Говорят лихие люди, что внутри, разочарован под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован. Хорошо, утратив речь, встать с винтовкой гроб стеречь. "Не смотри в глаза мне, дева: все равно пойдешь налево". "У попа была собака". "Оба умерли от рака". Входит Лев Толстой в пижаме, всюду -- Ясная Поляна. (Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.) Он -- предшественник Тарзана: самописка -- как лиана, взад-вперед летают ядра над французским частоколом. Се -- великий сын России, хоть и правящего класса! Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо. Чудо-юдо: нежный граф превратился в книжный шкаф! "Приучил ее к минету". "Что за шум, а драки нету?" "Крыл последними словами". "Кто последний? Я за вами". Входит пара Александров под конвоем Николаши. Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло". По Европе бродят нары в тщетных поисках параши, натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло. Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора", чтобы выпалить в начале непрерывного террора. Ой ты, участь кораб**: скажешь "пли!" -- ответят "б**!" "Сочетался с нею браком". "Все равно поставлю раком". "Эх, Цусима-Хиросима! Жить совсем невыносимо". Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах. Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины. Лучший вид на этот город -- если сесть в бомбардировщик. Глянь -- набрякшие, как вата из нескромныя ложбины, размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре. Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре. Ветер свищет. Выпь кричит. Дятел ворону стучит. "Говорят, открылся Пленум". "Врезал ей меж глаз поленом". "Над арабской мирной хатой гордо реет жид пархатый". Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора. Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку, и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера, и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку. И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле. Из коричневого глаза бьет ключом Напареули. Друг-кунак вонзает клык в недоеденный шашлык. "Ты смотрел Дерсу Узала?" "Я тебе не всЈ сказала". "Раз чучмек, то верит в Будду". "Сукой будешь?" "Сукой буду". Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен. Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем, придирается к закону, кипятится из-за пошлин, восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти Рафаэль с Буонаротти -- ни черта на обороте. Пролетарии всех стран Маршируют в ресторан. "В этих шкарах ты как янки". "Я сломал ее по пьянке". "Был всю жизнь простым рабочим". "Между прочим, все мы дрочим". Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки. Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом. Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки! Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом". И, как вдовые МатрЈны, глухо воют циклотроны. В Министерстве Обороны громко каркают вороны. Входишь в спальню -- вот те на: на подушке -- ордена. "Где яйцо, там -- сковородка". "Говорят, что скоро водка снова будет по рублю". "Мам, я папу не люблю". Входит некто православный, говорит: "Теперь я -- главный. У меня в душе Жар-птица и тоска по государю. Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной. Дайте мне перекреститься, а не то -- в лицо ударю. Хуже порчи и лишая -- мыслей западных зараза. Пой, гармошка, заглушая саксофон -- исчадье джаза". И лобзают образа с плачем жертвы обреза... "Мне -- бифштекс по-режиссерски". "Бурлаки в Североморске тянут крейсер бечевой, исхудав от лучевой". Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало, с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни и вполголоса по-русски произносят: "ВсЈ пропало, а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни; б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели. Но -- не хватит алфавита. И младенец в колыбели, слыша "баюшки-баю", отвечает: "мать твою!" ". "Влез рукой в шахну, знакомясь". "Подмахну -- и в Сочи". "Помесь лейкоцита с антрацитом называется Коцитом". Входят строем пионеры, кто -- с моделью из фанеры, кто -- с написанным вручную содержательным доносом. С того света, как химеры, палачи-пенсионеры одобрительно кивают им, задорным и курносым, что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати. Что попишешь? Молодежь. Не задушишь, не убьешь. "Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду". "Я с ним рядом срать не сяду". "А моя, как та мадонна, не желает без гондона". Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором взвод берЈз идет вприсядку, первой скрипке корча рожи. Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером, только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи. Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая: "Инвалид, а инвалид. У меня внутри болит". "Ляжем в гроб, хоть час не пробил!" "Это -- сука или кобель?" "Склока следствия с причиной прекращается с кончиной". Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит. Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме". То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит, обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами. И за смертною чертою, лунным блеском залитою, челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою. Знать, надолго хватит жил тех, кто головы сложил. "Хата есть, да лень тащиться". "Я не б**дь, а крановщица". "Жизнь возникла как привычка раньше куры и яичка". Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену! Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида! Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену, хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида. Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе, кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе? Эх, даешь простор степной без реакции цепной! "Дайте срок без приговора!" "Кто кричит: "Держите вора!"?" "Рисовала член в тетради". "Отпустите, Христа ради". Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках. Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства. Исключив сердцебиенье -- этот лепет я в кавычках -- ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства. Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер. Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер, кто пророс густой травой. Впрочем, это не впервой. "От любви бывают дети. Ты теперь один на свете. Помнишь песню, что, бывало, я в потемках напевала? Это -- кошка, это -- мышка. Это -- лагерь, это -- вышка. Это -- время тихой сапой убивает маму с папой". 1986

Источник: http://forum.referat.ru/cgi-bin/Printpage.cgi?board=literature&num=1068314153

Нет сил остановить поток воспоминаний!

Упомянутый в прошлой статье Иосиф Бродский весной 95-ого года преподавал в Mt.Holyoke College, штат Массачусеттс, я был одним из двадцати его последних студентов, потом он умер. Когда я читаю мягкокончиковые воспоминания типа "Мои три встречи с И. Бродским" в журнале "Арион", мне хочется рыдать. Трагедия Бродского в том, что как он не пытался избежать болота эмиграции, ему время от времени приходилось туда окунаться. Тетка приходит на лекцию, в конце лопочет на акцентированом английском: "Joseph, I am here just to say thank you for all the beautiful poetry you write, your verses enchant me, they elevate me high, oh, so high, higher than the sun, it"s so unbelievable", а он поворачивается и говорит: "Гу-гу-гу-гу". Баба, естественно, в шоке.

Эмигранты искали в нем иконку на стену (Гений, еврей, и он, и он уехал из страны, где каши не сваришь). Когда-нибудь, когда ажиотаж вокруг его имени стихнет, умрет Лосев, умрет Кушнер, умрет Басманова, умрет Бобышев, умрут Рейн и Найман, умрет его сын Андрей, будет незазорно опубликовать панковские воспоминания нас - студентов Бродского. Это будет откат, это будет обвал, это будет обрыв, это будет крутой облом. Мы будем уже седы, мы поможем массам полнее понять этого великого поэта. В заключение хотелось бы опубликовать стихи Бродского, которые не вошли в выпускающийся "Пушкинским Домом" восьмитомник и вряд ли войдут в ближайшее время куда-либо, поскольку они посвящены отношениям Украины и России.
На независимость Украины Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой, Слава Богу, проиграно. Как говорил картавый, Время покажет "кузькину мать", руины, Кость посмертной радости с привкусом Украины. То не зеленок - виден, траченый изотопом, Жовто-блакытный Ленин над Конотопом, Скроенный из холста, знать, припасла Канада. Даром, что без креста, но хохлам не надо. Горькой вошни карбованец, семечки в полной жмене. Не нам, кацапам, их обвинять в измене. Сами под образами семьдесят лет в Рязани С сальными глазами жили как каторжане. Скажем им, звонкой матерью паузы метя строго: Скатертью вам, хохлы, и рушником дорога. Ступайте от нас в жупане, не говоря - в мундире, По адресу на три буквы, на стороны на четыре. Пусть теперь в мазанке хором гансы С ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы. Как в петлю лезть, так сообща, суп выбирая в чаще, А курицу из борща грызть в одиночку слаще. Прощевайте, хохлы, пожили вместе - хватит! Плюнуть, что ли, в Днепро, может, он вспять покатит. Брезгуя гордо нами, как оскомой битком набиты, Отторгнутыми углами и вековой обидой. Не поминайте лихом, вашего хлеба, неба Нам, подавись вы жмыхом, не подолгом не треба. Нечего портить кровь, рвать на груди одежду, Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду. Что ковыряться зря в рваных корнях покопом. Вас родила земля, грунт, чернозем с подзомбом, Полно качать права, шить нам одно, другое. Эта земля не дает вам, калунам, покоя. Ой ты, левада, степь, краля, баштан, вареник, Больше, поди, теряли - больше людей, чем денег. Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза Нет на нее указа, ждать до другого раза. С Богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухаи, Только когда придет и вам помирать, бугаи, Будете вы хрипеть, царапая край матраса, Строчки из Александра, а не брехню Тараса.Источник: http://imperium.lenin.ru/LJ/fenya/memories/index1.html#_10841063.html

Иосиф Бродский: геометрия поэтического мира

У этого текста длинная и, надеюсь, еще не завершившаяся история. Он была написан девушкой, использующей в сети ник Вечность L"Arma, в качестве курсовой работы по культуре речи - это объясняет некоторые особенности текста. Затем девушка прислала ее мне в ответ на предложение почитать ее работы (хотела она, чтобы ее работы почитали. Что неясно?) Я предложил обсуждать текст в режиме семинара (на что она согласилась), но прежде попросил ответить на несколько технических вопросов по тексту. Дело было в сентябре. С тех пор ответов я не получал, а потому решил публиковать текст как есть, только убрал введение - право же, если вы читали 1 введение к курсовым, вы читали их все. Возможность обсуждения не закрыта; надеюсь, что автор работы тоже еще появится.

§1. Место поэзии Иосифа Бродского в поэтической традиции

Поэзия 1920-1970-х годов развивалась по направлениям, намеченным в модернизме и авангарде. Можно выделить три основные линии. Первая идет от акмеизма, условно говоря, петербургская линия (наследующая опыт Ахматовой, Мандельштама, Аненнского). Вторая идет от футуризма - линия московская (Хлебников, Маяковский, Пастернак). Третья - линия крестьянской поэзии.
В литературе эмиграции значительно преобладала акмеистическая, петербургская линия. В Советском Союзе движение литературы все в большей мере определялось теорией и практикой "партийности".
Место поэта в русской культуре в главной мере определялось принадлежностью к тому или иному поколению. Особенно это было актуально во времена правления Сталина. Поэтическое наследие этой эпохи партийно, тенденциозно и единообразно.
Отношение к поэзии, к власти резко изменилось у того поколения, которое вошло в литературу в 1960-е годы. Оно порвало с представлениями о том, что поэзия должна служить - чему бы то ни было - и вернулось к ее пониманию как самодостаточной ценности.
Новое поэтическое мышление наиболее полно выразил Иосиф Бродский, ставший голосом поколения.
Продолжатель традиции Ахматовой, он стал создателем своей новой поэтической империи, отражающей окружающую реальность в новом ракурсе.

§2. Творческий и жизненный путь

Бродский, родившийся в 1940 году, начал сознательно работать в поэзии около 1960 года. Это время стало для Бродского и его друзей днем ноль, точкой отсчета.

Вскоре в 1963 году двадцатитрехлетний поэт был объявлен тунеядцем, в следующем году арестован, отдан под суд и приговорен к ссылке, несмотря на заступничество смелых людей. После новой волны протестов в 1965 году Бродский был возвращен в Ленинград. В 1972 году его выслали из СССР. В США Иосиф Бродский нашел признание, уважение и доброжелательную обстановку для работы.
В 1987 году он стал Лауреатом Нобелевской премии в области литературы. До этого времени на родине было напечатано только четыре его стихотворения.

§3. Построение геометрической модели

§3.1
Поэзия Иосифа Бродского - своеобразный итог мучительного поиска нового поэтического языка, новой поэтической формы, нового Слова.
Его творчество ни на что не похоже, но вместе с тем входит в читательское восприятие органично, как нечто, известное всегда (может быть, своего рода оживление генетической матери).
Литература- искусство временное (по Лессингу), Бродский делает ее пространственной, реализованной в фигурах и телах.
Он "начинает литературу заново, на пугающем своей опустошенностью месте".
Бродский через голову тенденциозной поэзии XIX и XX веков перенял и воплотил идею самодостаточной поэзии.
Обратившись к мировому поэтическому опыту, он выбирает для себя создание новой поэзии, новой империи.
Поиск основополагающих своего поэтического творчества поэт начинает со строкой первого своего стихотворения. Две крайности становятся его миром - язык и математика.
§ 3.2
Анализ стихотворений Бродского показывает, как, начиная с обращения к античности, вне политики, он создает перенаселенный вещный мир, свое время и пространство. Этот мир в дальнейшем, выражаясь в своеобразных геометрических построениях, становится внутренним миром поэта.
Ища в окружающем мире то, что стало бы основой для собственной империи, Бродский "загромождает" стихи реальными вещами. Возникают характерные для стихотворной речи Бродского длинные синтаксические конструкции, переливающиеся через границы строк и строф. Принимая, что человек живет не в стране, а в языке, Бродский возводит язык в разряд духовных ценностей. Овеществляя "диктант языка", поэт обращается к геометрии.
Количество стихов, проанализированных нами, составляет одиннадцать хронологических сборников. Но знаковым в нашем анализе стало стихотворение "Пение без музыки" (1970 год). Думается, оно является определяющим для развития геометрической темы в творчестве Бродского.
На протяжении всего хронологического отрезка, который охватывает 1966-1976 годы, геометрические образы в стихотворениях Иосифа Бродского развивались от сложного к простому (по количественному критерию).
3.2.1. Стихотворения 1966 года для нас стали точкой отсчета. Но исследования стихотворных текстов доказало наше предположение об эволюционном развитии геометрических образов. В этих стихотворениях дано четкое видение реальности, не преломленное в призме субъективного восприятия. Из всех интересующих нас понятий только "пространство" встречается два раза (1.8, 1.23) и то в общепринятом понимании места. 1966 год - год языка, единственное, что владеет поэтом. Из-за этого он отказывается от архитектуры:

… В такой архитектуре
есть что-то безобразное…
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья. (1.11)

В первых его стихотворениях математические термины являются лишь способом приблизить описание к действительности:

В провалах алтаря зияла ночь.
И я - сквозь эти дыры в алтаре -
Смотрел на убегавшие трамваи,
На вереницу тусклых фонарей.
И то, чего вообще не встретишь в церкви,
Теперь я видел через призму церкви

Это мир, в котором еще не появилось пространство. Об этом свидетельствует частое употребление слова "пустота" в различных его отображениях: "пустота в кармана" (1.30), "с кресла пустого" (1.52), "пустоты" (1.89).
3.2.2. Постепенно структурный объем стихотворений уменьшается. И в 1967 году в них появляется пространство, словно до этого были просто оболочки предметов.
Роль творца своей Вселенной позволяет Бродскому экспериментировать с общеизвестными понятиями, проверяя их в своем измерении.

Развалины есть праздник кислорода
И времени. Новейший Архимед
Прибавить мог бы к старому закону,
Что тело, помещенное в пространство,
Пространством вытесняется. (1.100)

Хаос овеществленности, мира, переполненного предметами, заполняется пространством, вытесняемым все лишнее.
В этом хронологическом сборнике впервые "диктант языка" служит математике. Появляются темы и образы, которые после будут разработаны автором. Сейчас это только напоминание о том, что скорее всего было, скорее всего будет. Поэт начинает экспериментировать с вещами, предметами и даже человеком. Он превращается у него просто в точку. Причем это превращение автор переносит на самого себя (восприятие смысла бытия?). Геометрия касается, как считали многие художники, писатели и поэты, двух самых сложных, труднообъяснимых жизненных проявлений: любви и времени. Только у Бродского две эти реалии выражаются через одно - разлуку (знаково):

Стоит ли? Вряд ли. Не стоит строчки.
Как две прямых расстаются в точке,
пересекаясь, простимся. Вряд ли
свидимся вновь, будь то Рай ли, Ад ли.
Два этих жизни посмертных вида
лишь продолженье идей Эвклида. (1.84).

Впервые, определив геометрическое проявление Рая и Ада, поэт примеряет к жизни, словно прикладывает или строит на реальности, геометрическую символику:

Так долго прожили без книг,
без мебели, без утвари, на старом
диванчике, что - прежде, чем возник -
был треугольник перпендикуляром,
восставленным знакомыми стоймя
Над слившимися точками двумя. (1.97).

3.2.3. 1968 год. Это время ноля:

"Который час?" "Да около ноля".
"О, это поздно". "Не имея вкуса
к цифири, я скажу тебе, что для
меня все "о" - предшественницы плюса". (1.132).

Именно ноль является определяющей метафорой в стихотворениях этого периода. И даже человек в определенном смысле слова ноль:

… Я - круг в сеченье… (1.108)

Что есть круг? В сеченье - ноль. Круг есть точка с радиусом. Стихотворения 1968 года "округлены". Это стихотворения с радиусом: "И это - тот же круг, но радиус его, бесспорно, шире" (1.113), "Я думаю, лишь радиус нуля" (1.116), "Вжаться в сей радиус не жаждет голова, а брюхо…" (1.117), "радиус стрелки…" (1.122).
Так геометрия вошла в повседневную жизнь, стала отражается (сквозить) во всем., что окружает, во всем, что было и что будет (даже крест становится плюсом). Завершением стало появление квадрата:

Ночь. Форточка… О если бы медбрат
открыл ее!.. Не может быть и речи.
На этот - ныне запертый - квадрат
Приходятся лицо мое и плечи. (1.121)

3.2.4. "Квадрат окна" появляется и в 1969 году. Человек выбрал для связи с миром пространство, ограниченное четырьмя прямыми.
Это сборник, в котором встречаются две противоположности - время и пространство. И в стихах Бродского утверждается диктант пространства:

…Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берет -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ! (1.159)

"Конец прекрасной эпохи" - центральное стихотворение данного хронологического сборника. Название говорит само за себя. В этом мире, мире конца эпохи:

Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
Немота вынуждает нас как бы к созданью своих
Этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
Свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам. (1.161).

Пространство не нуждается в предметах, оно их вытесняет, осталяя только "поверхности вещей" (1.145).

И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
Но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
Тут конец перспективы. (1.162)

Так мир становится чертежом. Наверное, тем, чем он является на самом деле.
Стремление человека окружить себя квадратами (далеко несовершенной геометрической фигурой) Бродский выражает всего в нескольких строках:

…Весь в поту,
Он бродит ночью голый по паркету
не в собственной квартире, а в углу
большой земли, которая кругла,
с неясной мыслью о зеленых листьях. (1.174)

3.2.5. 1970 год. Год теоремы. Год учения Бродского. То, что он искал с самого начала своего творческого, а может быть, и жизненного пути, он выразил в теореме.

Закрепляя значимость пространства:
Друг, чти пространство! (1.227)

Бродский пишет инструкцию к видению того, что есть на самом деле, инструкцию к построению - "Пение без музыки".
Это стихотворение является центральным с точки зрения хронологического разделения и цели нашего исследования. Это зашифрованный чертеж, текст диктует построение геометрической модели.
По нашему мнению, эта пространственная модель представляет собой два подобных треугольника, лежащих в разных плоскостях и пересекающихся по прямой, являющейся перпендикуляром каждого треугольника. Она выстраивается следующим образом.
Стихотворение состоит из трех смысловых частей. Первая из них является введением и переводит реальный мир в измерение поэтического текста. Во второй части стихотворения происходит текстуальной построение геометрической модели одного из треугольников, а именно, земного. Начинается оно с проведения перпендикуляра, как небесам опоры (1.233). Утверждение о том, что человек - всего лишь точка, трансформируется из философского понятия в географическое (что доказывает именно земную принадлежность первого треугольника):

… ведь мы в ту пору
уменьшимся и там, Бог весть,
невидимые друг для друга,
почтем еще с тобой за честь
слыть точками… (1.233)

Основанием, к которому проводился перпендикуляр (точнее, у Бродского основание проводится к перпендикуляру) есть линия, соединяющая две точки - разлука (в психологическом и пространственном смысле слова):

… итак, разлука
есть проведение прямой… (1.234).

Две другие стороны образованы взглядами "жаждущей встречи пары" (1.234). Вершина треугольника становится пространственной характеристикой, обозначающей убежище для любовников. Земной треугольник является любовным. Абсолютно жизненным и реальным, только третьим является не человек, а место встречи, непознанное и в какой-то степени пугающее своей таинственностью (1.234).
Определяясь с символом пространства - чистая бумага, Бродский продолжает построение своей геометрической модели стихотворения (точнее, продолжает диктант языка в служении геометрии). Начинается построение второго треугольника, треугольника ирреального, существующего в измерении поэтического текста. В мире, где происходит подмена понятий, терминов, принятых в реальной жизни. Назовем условно этот мир небесным, поскольку:

…наш
мир все же ограничен властью
Творца: пусть не наличьем страж
заоблачных, так чьей-то страстью
заоблачной… (1.235).

Разлука в этом треугольнике трансформируется в прямую, не соединяющую две данные точки, а лежащей между ними. Именно через нее, по мнению Бродского, выражается зависимость любви от жизни. Скорее всего, это будет различное расстояние от точек до прямой:

… разбей чертеж
на градусы, и в сетку втисни
длину ее - и ты найдешь зависимость любви от жизни. (1.235).

Это прямая - своеобразный предел или место точек, где две данные никогда не будут вместе. Она граница, разделяющая их, которую они не в силах пересечь. Эта прямая не содержит точку, которая в первом треугольнике являлась местом встречи, встречи "двух пронзительных взглядов". И построение продолжается построением перпендикуляра из центра данной прямой. Но поскольку прямая бесконечна, то за точку, из которой восстанавливается перпендикуляр, принят центр отрезка, соединяющего две эти точки в земном треугольнике (земная разлука). На основании предыдущих анализов можно сделать вывод, что данные точки переносятся с земного треугольника на небесный. И местом их расположения и будет прямая между двумя данными. Они трансформируются в прямые, которые встречаются в основании перпендикуляра и расходятся в противоположные стороны. Так как прямая содержит бесконечное число точек, то следующие построения могут быть представлены в различных вариантах, зависящих от субъективного восприятия. Об этом говорит и сам поэт в начале стихотворения, упоминая "о двадцати восьми возможностях" (1.233). Стороны этого треугольника также являются линиями "пронзительных двух взглядов", только теперь они перенесены в другую плоскость. У Бродского сначала определяется угол, а потом только то, что его образует. Это геометрия его мира. Данный угол находится в вершине перпендикуляра. А точки пересечения двух взглядов в земном и небесном треугольнике совпадают и являются вершиной углов, общей точкой, точкой соединения в мире реальном и ирреальном, точкой соединения этих двух миров:

…она для них сама - услуга,
как зеркало, куда глядят
не смеющие друг на друга
взглянуть… (1.236).

Таким образом каждый из взглядов является лучом падающим и отраженным одновременно. По Бродскому линии взглядов пересекаются под прямым углом:

… а каждый взгляд,
к вершине обращенный, - катет. (1.235).

…муча глаз
доказанных обильем пугал,
жизнь требует найти от нас
то, чем располагаем: угол. (1.236).

Снабжая геометрический термин реальными вещественными пояснениями, Бродский объясняет его смысл для объективной реальности. Обращаясь к действительности, автор находит в том, что всегда было понятно, скрытый смысл, поясняющий общеизвестные понятия. И постепенно:

…скарб мыслей одиноких, хлам
невысказанных слов - все то, что
мы скопили по углам… (1.236)

Углы комнаты превращаются в те самые углы, которые образуют пересекающиеся прямые в нашей модели. В данном случае это пересечение прямой земной разлуки и взглядов, выходящих из данных точек.
В своем творении Бродский доходит до высшей степени мастерства:

И рано или поздно точка
Указанная обретет
Почти материальный облик,
Достоинство звезды и тот
Свет внутренний, который облак
Не застит… (1.237).

Точка ложится на карту звездного неба, и поскольку звезда долговечна, она становится судьбой двух точек. Тем, что им дано, надолго, навсегда, до гроба. Потому что, "невидимы друг для друга", оттуда обозримы они оба. И так будет всегда и везде, в любое время и в любом пространстве, что, в конце концов:

…Начнем
от этого зависеть ока
всевидящего. Как бы явь
на тьму ни налагала арест,
возьми его сейчас и вставь
в свой новый гороскоп, покамест,
всевидящее око слов
не стало разбирать… (1.237)

Может быть, Иосиф Бродский имел в виду какую-то определенную звезду. Нам кажется, что эта звезда могла бы входить в созвездие Близнецов. Как известно, Иосиф Бродский родился под созвездием Близнецов. И две точки, по нашему гипотетическому предположению, являются двумя наиболее яркими звездами этого созвездия.

В качестве приложения - три схемы для людей с не столь богатым пространственным воображением.

Сочинение

Между 1985 и 1989 гг. Иосиф Бродский пишет стихотворение “Представление”, в котором дает обобщенный образ эпохи. Реализуя эту задачу, писатель обращается к поэтике постмодернизма. Бродский увез с собой в США не только русский язык, но и языковой слепок действительности. Советский массовый язык не равен только официальному, хотя и сильнейшим образом идеологизирован и обюрократизирован; это и язык повседневно-бытового общения, включающий в себя просторечие, бранную, нецензурную лексику. Несовместимые в “государственном” языке, все эти пласты совмещаются у Бродского.

Для основного корпуса произведений поэта характерно отстранение от советского языка. Но в “Представлении” он главное действующее лицо, как бы говорит сам за себя. “Персонажи” произведения - языковые коды, концепты, всевозможные цитации, подвергаемые пародийно-ироническому перекодированию и театрализации. Бродский осуществляет своеобразную инвентаризацию/каталогизацию расхожих оборотов, клише массового советского языка, отложившихся в памяти. Как он однажды шутливо заметил, память заменяет нам хвост, счастливо утраченный в процессе эволюции. В данном случае писатель актуализирует память, которая дана в языке, выводит “на сцену” все новых и новых “персонажей”, произносящих свои “реплики”, сопровождает их ироническими “ремарками”, разыгрывает целое балаганно-абсурдистское “представление”.

Монтаж концептов дает представление о том реальном, неприукрашенном устном языке, которым пользуется масса. Выявляется его идеологизированность, грубость, но также и способность метко вскрыть суть явления, некая фаталистическая философичность: “Довели страну до ручки”; “Жить совсем невыносимо”; “Склока следствия с причиной прекращается с кончиной”.

“Ремарки”-комментарии в основном подвергают пародированию коды массовой печатной продукции: газетно-журнальной, партийно-пропагандистской, художественной и т. д. Например, Бродский демифологизмрует миф о том, что после выстрела с крейсера “Аврора” началась эра гуманизма. “Авроровскую” символику поэт снижает использованием ритма приблатненной песни, имеющей “припев” в виде простонародной частушки с вкраплением мата, заменяет официальную версию собственной.

Бесхитростные слова детского стихотворения последовательно заменяются сниженными адекватами. Точки-глаза заменяются буркалами, выдающими недоброжелательность; запятая означает не рот, а одну-единственную извилину мозга; тело напоминает не огуречик, а знак вопроса, каковой оно образует, склоняясь над допрашиваемым. Кроме того, у человечка Бродского появляется одежда - это, конечно же, военная форма с многоточием пуговиц как знак милитаризированности всей системы. Отсылка к примитивистскому рисунку подчеркивает, что перед нами не живой человек, а симулякр - фигура знаковая, конечно чрезвычайно упрощенная, утрированная, но весьма выразительная. Как ни условен рисунок ребенка, мы узнаём на нем человечка, а не лошадь и не самолет. Так и в гротескном портрете, который дает

* Точка, точка, запятая,
* Минус, рожица кривая.
* Ручки, ножки, огуречик,
* Вот и вышел человечек.

Бродский, мы улавливаем существенные черты и качества советского гражданина: зашоренность, привычку жить по команде, готовность в каждом инакомыслящем видеть врага, вечную раздражительность и агрессивность.

Поэт выявляет господство в советском обществе мужского шовинизма. В тексте всего три женские реплики - остальные принадлежат мужчинам; да и знаковая фигура советского гражданина у Бродского - мужская. Все “персонифицированные” действующие лица: тиран, Ленин, солдат почетного караула, Сталин-Джугашвили, друг-кунак, некто Православный, пионеры, палачи-пенсионеры, мэтр-гомосексуалист, Мусор, прокурор, правнук, прадед… - мужского пола. Женщина в роли Лебедя появляется лишь в балете, на сцене. Допрашивают, “квадратят скулу”, насилуют, кроют последними словами, беседуют о политике, воюют, заседают, стоят на трибуне мавзолея, катят тачку “во глубине сибирских руд” под охраной себе подобных в “Представлении” мужчины. Бродского ведет за собой язык, который не лжет. “Мужской мир” Бродского - синоним мира тоталитарно-авторитарного, безжалостного, основанного на грубой силе. Даже попытка православной ориентации в качестве элемента новой государственной идеологии не способна скрыть переполняющей его агрессивности:

* Входит некто Православный, говорит: “Теперь я - главный.
* У меня в душе Жар-Птица и тоска по государю.
* Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
* Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю”.

Бродский изображает советское общество как закрытое, антиплюралистическое, с настороженностью относящееся к Западу. Лелеемым здесь надеждам на мировую революцию, дает понять автор “Представления”, осуществиться не суждено:

* Пролетарии всех стран
* маршируют в ресторан.

Таким образом, поэт развенчивает и миф о советском обществе как самом передовом в мире.

На всем протяжении стихотворения осуществляется полемика с создателями литературы реализма, начиная с Маяковского. По собственному признанию Бродского, он научился у

”Жар-птица” - название стихотворения Николая Рубцова, олицетворение патриархальной России. Несколько неожиданное в ряду произведений Бродского 80-х гг., “Представление” органично вписывается в контекст русской постмодернистской поэзии, довершающей расчет с тоталитарной системой.

Иосиф Бродский - поэт послекатастрофического опыта. Он принадлежит к писателям, которые, подобно итальянцу Примо Леви , не принимали радикализма Т. Адорно и отстаивали значимость поэзии именно «после Освенцима и ГУЛАГа». Но поэзии особого качества. Содержание ответа Бродского на вызовы политического зла XX века обсуждается в Нобелевской речи и может быть сведено к двум основным положениям. Первое - защита реальности личности, индивидуальности с ее уникальностью и неповторимостью в условиях тоталитарной идеологии, почитающей личность (вспомним Маяковского) «нулем», а не «единицей». При этом поэзия, искусство и культура (а не простая грамотность) понимались и принимались именно как выразители личностного опыта: «Одна из заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников, так и себе подобных, избежать тавтологии, то есть участи, известной иначе под почетным названием “жертвы истории”». Второе положение связано с первым и заключается в необходимости «воссоздания непрерывности культуры», особенно тех ее форм, которые выражали «человеческое достоинство». Можно сказать, что значимость литературы как выразительницы индивидуального опыта вопреки всем идеологическим и политическим подделкам и становится главной темой лекции, где вытеснение литературы в сферу читающего меньшинства объявляется одним из преступлений против человека.

Вместе с тем в творчестве Иосифа Бродского немало строк, вызывающих превратные истолкования, ставшие почти обычными упреки в холодности, рациональности, непатриотичности, нелюбви к православию. К ним относится фрагмент поэмы «Представление», написанной в 1986 году:

Входит некто православный, говорит: «Теперь я главный.
У меня в Душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье джаза»
И лобзают образа
С плачем жертвы обреза…

Как сообщает Лев Лосев, этот фрагмент стал ответом Бродского на письмо «Группы православных христиан из СССР», опубликованное в журнале «Континент» под названием «Христопродавцы», а оно в свою очередь было ответом на строчки Бродского из стихотворения «Пятая годовщина»: «я не любил жлобства, не целовал иконы…». Основные образы строфы из «Представления» Лосев комментирует как «карикатуру на новообращенных изуверов, подменяющих веру ритуалом, национальным чванством и ксенофобией» .

Эти строчки, как и поэма в целом, будучи одним из самых труднопереводимых текстов Бродского , окружены ореолом непонимания не только в иноязычной среде. Так, современный исследователь, относя Бродского, наряду с Г. Ивановым, к «метафизикам отчаяния», трактует строки как проявление «нечувствия истории своего отечества» и «незнания глубочайшей духовной культуры от отцов Церкви до русского религиозного возрождения» .

На наш взгляд, все с точностью до наоборот: фрагмент поэмы, будучи текстом повышенной семантической плотности, является и глубоко христианским по своему духу, и поэтическим прозрением серьезного богословского уровня, и профетическим текстом (вспомним, как Бродский ценил в поэте интуицию и пророческий дар). Вместе с тем фрагмент отсылает нас к многочисленным художественным и философским текстам XIX–XX веков, выстраивая ту непрерывность культурного опыта, о которой поэт говорил в Нобелевской речи.

Попробуем понять, какое явление, какая реальность становится предметом изображения. Принято считать, что это первомайский парад как некая фантасмагория. Т. Кэмпбелл в своем комментарии разделяет два значения слова «представление», но на самом деле они переплетаются, обыгрываются оба и взаимодействуют: поэма дает нам представление о советской действительности и политической реальности как некоем театральном спектакле, разыгранном пустотой и деятелями пустоты. Спектакль начинается с уничтожения человеческого лица и вытеснения подлинной человеческой реальности: «знак допроса вместо тела», «вместо мозга - запятая». И уже в самом начале поэмы возникает смысловая игра со словами «личность», «гражданин», «представитель населенья». Это мир недочеловеков и недоличностей, где человек в конце концов редуцируется до обладателя удостоверения («гражданин, достающий из штанин») или «представителя населенья». О недочеловеческом характере изображаемого мира будет заявлено уже в первых строчках поэмы: «Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!». Это мир, где нет имен, а следовательно, уникальных личностей. Есть только указания должностей, которые, по всей видимости, может занять любой независимо от своих личных качеств. Это почти как Значительное лицо в «Шинели» Гоголя, тоже, кстати, лишенное имени, или пишущий пиджак чиновника в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова.

Именно в этом контексте появляется и «некто православный», произносящий свой монолог, в котором раскрывает свою претензию на первенство, «тоску по государю», агрессию по отношению к людям иной мысли (видимо, неверующим) и ненависть к западной мысли. Требует комментария само именования героя «некто православный», где слово «православный» - прилагательное, а существительное все же не слово «христианин», а неопределенно-личное местоимение «некто». С точки зрения христианства (с этим согласятся представители всех конфессий и деноминаций), подлинно верующий не может быть «некто», это всегда «кто». Кроме того, подлинно православный не может претендовать на первенство, союз с земной властью, тем более такой античеловечной, какая изображена в поэме.

И в то же время Бродский с его глубинным чувством языка, отличающим, по его мнению, истинного поэта, очень точен: «некто православный». Что же это за персонаж? На наш взгляд, Бродский, помещающий такого персонажа в галерею недочеловеков и нелюдей, оказывается среди тех, кто следует евангельскому призыву различать духов, бодрствовать и трезвиться (Мф. 24: 4–8), отличать настоящее от подделок. Он видит в таком персонаже скорее самозванца и прельстителя, чем настоящего христианина.

Образ «некоего православного» можно понять и как один из апокалиптических символов. Этот «персонаж» получает возможность воплощения, «вхождения» в социальную реальность именно в контексте утраты чувства подлинного. В связи с этим вспоминаются пророческие книги Исайи: «Горе тем, которые зло называют добром, и добро - злом, тьму почитают светом, и свет - тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое - горьким!» (Ис. 5: 20).

Возможно, Бродский действительно не знал святоотеческой традиции, но всегда ли обязательно такое знание? Не видим ли мы, как часто такое «знание» оборачивается начетничеством? Не гораздо ли важнее точность интуиции и угадывания смысла? Например, в святоотеческой литературе нередки высказывания о гордеце, которого отличают «громкий голос, гордая речь, строптивый с горечью ответ, гордая и подвижная походка, неудержимая говорливость». Бродский близок к этому пониманию.

Русская литература и философия знает свои образы самозванцев, лжепророков и разного рода антихристов. В частности, в качестве одного из истоков «некоего православного» можно назвать «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» В.С. Соловьева. Один из участников разговора, г[-н] Z говорит о конце всемирной истории так: «Несомненно, что то антихристианство, которое по библейскому воззрению - и ветхозаветному, и новозаветному - обозначает собой последний акт исторической трагедии, что оно будет не простое неверие, или отрицание христианства, или материализм и тому подобное, а что это будет религиозное самозванство , когда имя Христово присвоят себе такие силы в человечестве, которые на деле и по существу чужды и прямо враждебны Христу и Духу Его» .

К числу важнейших литературных источников образа Бродского можно отнести роман Ф.М. Достоевского «Бесы» и, в частности, проект нигилиста Петруши Верховенского сделать духовно омертвевшего Ставрогина с его «каменной маской вместо лица» религиозным лидером русского народа, то ли Иваном-Царевичем (не отсюда ли Жар-птица?), то ли русским аналогом римского первосвященника: «Папа будет на Западе, а у нас будете вы!»

Выстраивая преемственность образов поэмы Бродского с демонологией русской литературы, нельзя не вспомнить «чью-то тень без лица и названья», мелькающую на карнавале ряженых гостей из 1913 года в «Поэме без героя» А. Ахматовой. Те же неопределенность, отсутствие лица и имени, хаос, путаница.

Строфа из поэмы Бродского «Представление» отсылает нас и к западноевропейским и американским философским текстам XX века, демонстрируя верность поэта всемирной отзывчивости и общечеловеческому характеру вершин русской культуры. Первая философская ассоциация, возникающая в связи с этим образом, - Das Man М. Хайдеггера, понятие, введенное философом в «Бытии и времени» (1927) и означающее неподлинность, анонимность, безликость, человека, желающего стать как все и перестающего быть самим собой.

Интуиция Бродского обнаруживает также близость к идеям ученицы Хайдеггера Ханны Арендт, которая писала в своей книге «О насилии»: «И в военном, и в революционном действии исчезающая ценность - индивидуализм; вовлеченность в группу - требование проявить какое-то действие, которое оборвет его связи с добропорядочным обществом» .

Арендт принадлежат также замечательные рассуждения об образе парии, созданном еврейскими поэтами и писателями (от Шлемиля Генриха Гейне до «человека доброй воли» Кафки). Этот образ содержит «новую идею человека» - «человек как самодержец в царстве духа», составляющую «скрытую традицию» европейской культуры . В результате возникает перевертыш: «Шлемилем становится уже не пария, презираемый обществом, а живущие в жесткой иерархии. Поскольку то, чем их щедро наделила природа, они променяли на идолов общественных благ» . Не является ли и Бродский с его нелюбовью к разного рода групповой общности и идентичности, называвший себя «христианином-заочником», одним из последователей этой скрытой традиции? И любопытную параллель к позиции христианина-заочника и критике поддельного христианства можно усмотреть в стихотворении Наума Коржавина «Последний язычник. Письмо из VI века в XX» с его критикой упрощенных «подчищенных истин» и сознанием своей большей близости ко Христу.

Говоря о западноевропейских параллелях, нельзя забыть одну из любимых книг Бродского - «Открытое общество и его враги» К. Поппера и содержащуюся в ней критику тоталитарных тенденций в европейской философии, начиная с «наилучшего государства» Платона, которое на самом деле было реконструкцией «древних форм племенной жизни», исключавшей литературу и поэзию . И мечты «некоего православного» у Бродского подчеркнуто архаичны: «жар-птица», «тоска по государю», «скоро Игорь возвратится…».

Итак, глубинное содержание интересующего нас фрагмента поэмы Бродского - восстановление представления о подлинной личности в условиях идеократии, политического зла и порожденного им массового сознания с его презрением к искусству. От поэмы «Представление» тянутся нити к эссе поэта Less than One («Меньше единицы»): «Жил-был когда-то мальчик. Он жил в самой несправедливой стране на свете. Ею правили существа, которых по всем человеческим меркам следовало признать выродками. Чего, однако, не произошло».

Тем не менее, это содержание все еще не для всех очевидно. И дело, как нам кажется, вовсе не в усложненности поэтического языка Бродского. Так, например, Вяч. Ив. Иванов в своей публицистике периода Первой мировой войны предупреждал об опасности истощения онтологического чувства личности, «духовного обезличения» . Причиной своеобразной глухоты к «вести» Бродского о реальности личности можно назвать и отсутствие в России теологии культуры. Что-то близкое к такой теологии находим в суждениях Сергея Фуделя и отца Александра Шмемана, но они высказывались в пространстве маргинальных жанров (письмо, дневник). Не было и возможности широкого обсуждения этих идей. В частности, Сергей Фудель писал: «Человеку в искусстве могут посылаться какие-то откровения божественной правды. Больше того, надо честно признать, что, благодаря великому оскудению религиозной жизни, слова и художественные образы некоторых писателей - ну, скажем, Тютчева, Лермонтова, Лескова. Пастернака или Экзюпери, как бы возмещают это оскудение» .

Таким правдивым словом и подлинным богословием и дышит знаменитая поэма Бродского и строфа о «некоем православном». Тоталитарные идеологии пытались уничтожить, подавить личность, однако сделать это, как показывает независимая русская литература, невозможно: подлинная личность, ее слово и культура - это особая реальность, уходящая в бесконечность. Наша задача - адекватно прочитать эти тексты, чтобы такое чтение стало событием жизни и чтобы, в частности, однажды не проснуться в страшной реальности «Москвы-2042» В. Войновича, под опекой какого-нибудь отца Звездония, еще одного воплощения «некоего православного».

Литература